Недалекое прошлое. Одесские гешефтмахеры. Порт — Одесса, Среднефонтанская

22 апреля 1949 г

Порт — Одесса…

Уже совсем стемнело. В бархатисто-черной мгле южной одесской ночи, в ласковом пространстве бытия — искрящимися желтыми шарами висели уличные фонари. Переливались огнями вывески ночных заведений, одна другой краше. Город отходил ко сну — но отходил ко сну не так, как многие другое города южнее: вдруг раз — и на улице почти никого нет, и хорошо — если черное пространство улиц не меряют шагами комендантские патрули или султанская ночная стража. Одесса отходила ко сну медленно и постепенно, и кто-то уже спал и видел сны — а кто-то избавлялся от лишних денег в знаменитых одесских кафе-шантанах, которые получше иных парижских будут.

А кто-то думал, как ему жить дальше…

Митька — вор ехал в старом, подрагивающем на стыках, позвякивающем старыми, толстыми стеклами вагончике, считающем в ночи фонтаны — и думал, как ему жить дальше. Он был вором. Настоящим, идейным, выбравшим профессию воровства не по причине бедности или от отчаяния — а сознательно противопоставив обществу свой лихой и непокорный нрав, которому препятствовать не смей. Он сознательно выбрал эту дорогу и этих попутчиков, он ни разу не залетал со времен малолетки — но всегда вел себя честно по отношению к другим блатарям, с любого своего гешефта отламывал четверть в общак, на грев зоны и тех, кто там находится, на общие дела. Он чтил кодекс вора как свое, святое, никогда не служил в армии, не имел никаких дел с полицией помимо уголовных, платил карточные долги, не злоупотреблял спиртным, никогда не отказывал в помощи обществу, буде оно попросит.

Тогда почему его попытались убить?

Он задал вопрос именно так — почему. Не «за что» — это глупый вопрос. На одесском кичмане на вопрос «за что?» били подсвечниками. Все они понимали — есть за что. Каждый понимал. Но вот «почему?». Закон един для всех, от пахана до последнего шныря, и каждому — придется ответить за беспредел перед судом равных. Рано ли, поздно ли— но придется, без этого никак. На этом стоит их мир, их общество. Любой, самый высокий — лишь первый среди равных.

За спиной — остался разгромленный притон и три трупа, изрешеченных пулями. Старый Опанас, хозяин притона, его сын, и еще один. Митяй знал — его звали Володя, и голоса на сходняке он не имел. Потому что был убийцей, душегубом. В этом — особенность российского блатного мира. Щипачи, фармазоны, хипесники — все имеют право голоса. Душегубы — нет. Даже те, кто обращался к их услугам — презирали их

Итак — почему?

Он прокрутил в голове события последнего времени, рискуя понять, почему. За ним — не было ничего такого с тех пор, как они набздюм[36], с Володей Лысым — вынесли хату одесского коллекционера, профессора Гозмана. Профессор права Гозман — та еще тварь, с одной стороны — профессор права, известный, уважаемый, а с другой стороны… Известный по всей Одессе решала, к нему — по всем делам деловые катят. Половина судей в городе у него на подсосе, другую половину — он чем-либо шантажирует. Чем? А хотя бы тем, что у него в университете — настоящее б…ство делается. Подбирают девок, развращают их, потом, уже с дипломом — подсылают в суды. Помощниками судей, секретарями присяжных там. Понятное дело — судьи тоже люди, в основном мужики, работы много, семьи иногда неделями не видят — потемну пришел, потемну ушел. А тут под боком — помощница, смазливая и на все согласная, почти гимназисточка. Дальше — кого на деньги сажают. Кто покрепче с теми хлеще — фотография под нос, заявление об изнасиловании. Хочешь не хочешь — пляши, с. а! Но все это — дела красные, община — к этому никакого отношения не имеет и иметь не может. Смешно даже думать, что тот же Мойша Толстяк даже за один стол сядет с этим … подсосом. По всем раскладам Гозман — ни кто иной как цветной. С..а. И тот из блатных, который с ним будет дела мутить — есть ссученный.

Эх, ну и хата у него была. Профессор где-то на взморье резвился, с очередными пассиями, обкатывал. А они таскали, таскали — потом Митяй почесал в затылке и говорит — слышь, Лысый, ты не греби все подряд, бери поценнее и поменьше. Места ведь в машине не хватит.