Хюррем склонилась над выложенным перламутром столиком и налила себе и мужу из хрустального кувшина шербета с фисташками. Попрыскала на руки мужу и себе розовой водой.

– Не пытайся защищать сына, – сказал Сулейман. – Пусть шехзаде Селим и мой сын, но говори, что хочешь, он на меня не похож ни волосами, ни бородой, ни характером. Даже народ называет моего шехзаде «рыжий Селим». Как я могу оставить трон Селиму, которого каждый янычар зовет – Селим-пьяница? Как странно распорядилась судьба.

Хюррем вздохнула: «Ах, наш бедный шехзаде. Но что делать! Были неопровержимые доказательства его вины. Разве закон и обычай велят поступить по-другому? Если есть вина, то как может голова оставаться на плечах? Так что в чем виноват повелитель, что терзает себя уже пять лет?»

– Ты помнишь, я спрашивал тебя, как бы ты поступила, если бы была Сулейманом?

Конечно же, она все помнила, но промолчала.

– Ты сказала, что ты простишь, Хюррем. Если государство мое, трон мой и сын мой, то кому какое дело? Ты сказала: «Я бы простила своего сына». Но я тогда не знал. А вдруг мне прощать нужно было не Мустафу?

Голос падишаха теперь дрожал. Хюррем попыталась что-то сказать, но Сулейман перебил ее: «А если он и в самом деле невиновен, Хюррем? А если его и в самом деле оклеветали?»

Хюррем попыталась было возразить, но промолчала. Чего теперь было говорить?

– С того самого злополучного дня Мустафа стал моим кошмаром. Сын снится мне каждую ночь, говорит мне: «Я был невиновен, дорогой отец! Ты дал мне жизнь и лишил меня ее. За что ты убил меня? Зачем отдал меня в руки палачей?» Так плачет он каждую ночь, а потом…

Он уставился невидящим взором куда-то: «А потом… А потом у Мустафы из глаз внезапно начинает литься кровь».

Падишах протянул Хюррем дрожащие руки и с ужасом посмотрел на них: «А потом мои руки остаются в крови…»

Хюррем подбежала к мужу, обняла и поцеловала его:

– Повелитель, вас все называют Кануни – законодателем. В Китае, Индии, во франкских странах справедливость моего султана стала легендой. Так откуда же кровь на его руках? Пусть бы у всех ханов, у всех царей и королей руки были такими же чистыми, как у нашего падишаха.

Она попыталась сменить тему.

– И потом, почему вы корите себя, за что мучаете себя? Если престол достанется шехзаде Селиму, то его будет окружать много опытных визирей, и дела государства будут в полном порядке.

– Разум слуги ничтожен, Хюррем. Вся ответственность лежит на том, кому принадлежит трон. Если хотя бы однажды в Диване кто-то скажет, что султан всегда делает так, как мы хотим, то больше добра не жди. Они или сами усядутся на престол, или устроят беду в государстве. Ты забыла Ибрагима-пашу?

«Как я могу забыть греческого мерзавца, – подумала Хюррем. – Будь твоя воля, еще бы и не то произошло. Благодарение Аллаху, Хюррем раскрыла тебе глаза».

Сулейман, увидев, что жена молчит, внимательно посмотрел на нее. Обычно всегда, когда речь заходила об Ибрагиме, ей было что сказать, но теперь, видно, слов у нее не нашлось.

Хюррем заметила, что руки падишаха все еще дрожат.

– Именно этого я и боялся, – продолжал Сулейман. – Но Селим Хан тоже мой шехзаде. Судя по тому, что Мустафа теперь пребывает в раю, трон принадлежит Селиму по праву. Таков обычай. Но если по его вине в государстве произойдет беда, если он ввергнет нашу страну в какое-нибудь бедствие, словно наш дед Баязид Хан, то что тогда будет, Хюррем?