Петляя, отряд вскоре поднялся высоко в горы. Узкие, едва заметные тропинки кружили между скал, и Макс даже под угрозой расстрела не нашел бы дорогу назад. Персы же, напротив, были тут, как дома и уверенно шли вперед. Безжизненные солончаковые равнины сменялись острыми голыми скалами, а те, в свою очередь, уютными зелеными долинами, поросшими вязами и акацией. На горизонте виднелся ледник, макушка которого уходила за рыхлые облака. На скалах кое-где виднелись дикие горные бараны, непонятно как перескакивающие с камня на камень на горных кручах.

Наконец они пришли к цели. Небольшое плато среди скал и ущелий с протекающей крошечной речушкой, звонкой и прозрачной, как хрусталь. Тут же паслись стреноженные лошади, пощипывающие сочную травку. Из темного лаза пещеры вышел заросший, диковатого вида парень в меховой безрукавке, и полез обниматься к Ахемену.

— Здоров, брат. Я уж заждался. Рассказывай.

— Многое случилось. Вечером расскажу.

Камбис мотнул головой в знак согласия.

Вечером у костра люди Камбиса, и он сам, слушали с открытыми ртами все, что случилось после битвы. Все, от начала до конца. Начиная от того, как отбили Макса из ассирийского плена, и заканчивая изучением новой религии и общественно-политической формации. Для одного дня новостей было многовато, и совершенно одуревший Камбис лег спать, надеясь, что утром все станет как прежде, просто и понятно. Утро наступило, но проще не стало, пришлось вникать.

Так прошло три месяца. Все сто комплектов вооружения и сбруи были готовы. Воины уже освоились, и вовсю тренировали копейный удар и рубку с седла.

— Слушай, — сказал как-то Ахемен Максу. — Плохо дело, ищут нас.

— Откуда знаешь, князь? — спросил тот.

— Да когда с купцами расплачивался, каждый раз рядом лазутчиков ловил. То от наместника, то от храма твоего. Следить за нами пытались. — Ахемен выплюнул травинку, которую изжевал до конца.

— И что с ними сделал?

— Да зарезал, — равнодушно сказал Ахемен. — не отпускать же.

— Это да, — согласился Макс, приходя в ужас от той легкости, с которой ему передалось местное отношение к человеческой жизни. Хорошая корова ценилась куда дороже. — Надо еще перестроения отработать. В колонну, в лаву, в свинью.

— Что за свинья такая?

— Воины клином строятся. Первый ряд — пять, потом семь, за ним десять ну и так далее.

— Это зачем такое.

— В пехотном строю сколько рядов?

— Ну, три обычно.

— Ну, вот такой клин строй рвет и раздвигает его в стороны. А сзади кто?

— Лучники и пращники, кто ж еще.