Она-то после смерти мужа чёрного платка не снимала, а тут, чтоб не изгваздаться в чешуе и крови, переоделась. Смотрю и глазам не верю – краса, каких поискать: волосы русые, глаза серые, бока крутые, а грудь…

Пока рыбу пластали, кофтёнка на груди и расстегнулась, а там, я вам скажу, такое богатство открылось… Стою столбом, глаз от её грудей отвести не могу, уж так порты оттопырил, думал, насквозь штанину проткнёт, я чуть со стыда не сгорел. А она подошла ко мне, лицо к груди прижала и заплакала. И так мне её жалко стало, что я не сдержался и обнял её. Рыбу мы в тот день чуть не испортили…

Мне тогда уже девятнадцать было, с девчонками вовсю хороводился, считал себя в любовных утехах докой, а тут… Взрослая, голодная, жадная до любви.

Выпила она меня до последней капельки, досуха, без остатка… Ну и понеслось, завертелось. Год мы с ней любились, а потом отец мой про то прознал. Меня выпороли и в срочном порядке отправили в Николаевск, к дальнему родственнику. Что стало с Натальей, не знаю.

Мне до родственника добраться не удалось. Ещё в Николаевске я столкнулся с сыном местного золотопромышленника и стал на него работать. Высоко взлетел, через год уже в приказчиках ходил, как сыр в масле катался. Но опять моя горячая натура всё испортила. Положила на меня глаз сноха хозяина, а я отказаться не смог. Кто-то выследил нас и хозяину заложил.

А тот, в ярости, не приведи господи, как лют. Ох и били меня, думал, конец. Чудом спасся…

После этого я решил уехать куда подальше и завербовался на строительство КВЖД. Почти три месяца оттрубил учётчиком. Скука, скажу я вам, кругом одни китайские рожи и ни одной бабы. А я ж говорил, кровь у меня горячая, до любви жадная. Я уже собирался увольняться, а тут вы…

– Да, история, – хмыкнул Петро, – жениться тебе надо.

– Так я не против, – оскалился Санька, – главное, чтобы размер подошёл.

– Вот балабол, – усмехнулся вахмистр, – Петро, кончайте базар, – перебудили всех.

Замолчали. Казалось, душная ночь будет длиться вечно.

Назойливо звенели комары. Насосавшись человечьей крови, они тяжело взлетали вверх и прятались под потолком, но на их место тут же садились другие. На востоке посветлело небо, потянуло утренней прохладой. На опушке всполошились сороки.

– Подъём, станичники! Идут, ироды.

За забором замелькали тени.

– Приготовиться, – скомандовал вахмистр, – дайте им перелезть через ограду, а там стрелять по готовности. Да старайтесь не убить, а подранить. Нам их раззадорить надо, разозлить, чтобы крови и мести захотели. Ну, разбойное семя, давайте! Милости просим!

Скрипнули доски ограды. Несколько человек перемахнули её и побежали открывать ворота.

– Как ворота отворят, начинаем, – громко прошептал вахмистр.

Тяжёлые створки ворот медленно поползли в стороны, и в образовавшуюся между ними щель стали просачиваться вооружённые люди.

– Огонь!

Дружный треск выстрелов разорвал утреннюю тишину. Несколько фигур в проёме ворот упали на землю и заклинили одну из створок. Послышались стоны, ругань и проклятия.