Он грустно склонился к дочери.
– Почему же ты никогда мне об этом не рассказывала?
Ава моргнула, пораженная до глубины души.
– Потому что была не уверена, что ты станешь слушать. – Черты отца исказила боль. – Ты начал встречаться с Лесли так скоро после смерти мамы, – быстро продолжила она. – Она пришла в нашу жизнь и… совершенно тебя изменила. Я думала, она изменила и твое отношение ко мне, – Ава опустила глаза. – Я боялась, ты мне не поверишь.
Мистер Джалали, кажется, хотел возразить, но не смог произнести ни слова. Его глаза наполнились слезами. Он притянул Аву к себе и крепко обнял.
– Прости меня. Мне так жаль, – прошептал он.
Ава тоже заплакала. Они стояли, обнявшись, целую вечность. Ава не знала, что ее ждет впереди, но что-то подсказывало ей, что Лесли в нем не будет. А если и будет, то их жизнь все равно станет совсем другой. Ей вдруг показалось, что отец наконец снова с ней, по-настоящему, и снова о ней заботится. От этой мысли она почему-то заплакала еще сильнее.
Ей вдруг вспомнилась вечеринка у Ниссы, когда Джулия сказала им, что всех этих людей убила «Паркер». «Признай, ты была бы рада избавиться от Лесли, – сказала она. – Отец снова был бы с тобой».
Это была ужасная мысль, но правдивая: теперь, когда они избавились от Лесли – или, во всяком случае, от недоверия в семье, которое она насаждала, – у Авы снова был отец. Но ведь то, что она этого хотела, не значит, что оно должно было случиться именно так. Никто не заслуживает смерти только потому, что издевается над окружающими или бьет своего ребенка, или просто ведет себя как последняя стерва.
Ава закрыла глаза. Она была не уверена, чего заслуживает сама, но одно знала точно: она никогда больше не будет ничего в жизни принимать как должное. Ни Алекса, ни отца, ни свою свободу.
И никогда не скажет ничего, о чем потом придется так сильно жалеть.
35
Съев еще пару маффинов и немного оставшейся с вечера тайской лапши, Мак вышла из дома Авы, не зная, ехать ли ей прямо домой или нет. Она стояла, держась за ручку дверцы своей машины, и смотрела в чистое синее небо – это был первый ясный день за несколько недель. Воздух казался свежее и прозрачнее. Листья деревьев, покачивавшиеся на ветру, были раскрашены в невероятно насыщенные оттенки зеленого, желтого и оранжевого. Даже небо казалось особенно бескрайним, а редкие облачка – пушистее обычного. Как будто все ее чувства пробудились ото сна и стали острее. И все же ей было не по себе, будто над ней висело неоконченное дело.
«Эх, была не была», – подумала Мак.
Десять минут спустя она подъехала к дому Клэр. Машина бывшей подруги стояла у гаража. Мак глубоко вздохнула, набираясь решимости, и подошла к двери. Она приготовилась к холодному приему – даже к тому, что у нее перед носом захлопнут дверь. Но знала, что попробовать все равно нужно.
Мак позвонила, прислушиваясь к знакомой трели звонка. Мгновение спустя она услышала шорох, как будто кто-то подошел к двери с той стороны. Когда дверь распахнулась, она задержала дыхание.
Клэр была одета во фланелевую пижаму, покрытую танцующими нотками. Кудрявые волосы заколоты с боков, на ногах – гигантские пушистые тапочки в виде зайчиков. Левый рукав мешковатой пижамной рубашки закатан до самого плеча, а под ним – самый толстый, жесткий и страшный гипс, какой Мак когда-либо доводилось видеть. Он закрывал всю руку Клэр от плеча до кончиков пальцев.
Некоторое время они молча смотрели друг на друга.
– Ну ни фига себе! – выпалила Мак явно не тем тоном, каким собиралась заговорить, чтобы растопить лед.
Но подняв глаза, она увидела, что Клэр усмехается, а не плачет.