– Ваше предложение еще в силе? – спросил Келвин у Лилли, когда она закрыла за ними дверь и зажгла керосиновую лампу, стоявшую возле стопки шпал. Бледно-желтый свет осветил тонкие, острые черты лица Келвина, из-за чего его напряженный взгляд стал казаться еще
– Какое предложение, Келвин?
– Предложение принять мою семью, позволить нам остаться и влиться в общину.
– Само собой, оно в силе, – Лилли наклонила голову набок. – Почему нет?
– Вам ведь нужны работники? Вам ведь нужны здоровые ребята, которые могут помочь? Как я. И мой сынишка Томми. Ему, конечно, всего двенадцать и он сильно исхудал – я на него без слез и взглянуть не могу, – но он может ворочать мешки с себя весом.
– Да. Определенно, Келвин. Я ведь уже говорила, нам нужна вся ваша семья. Но к чему вы клоните?
– Я хочу предложить сделку.
– Какую сделку? – удивленно спросила Лилли. – О чем вы?
Келвин вдруг страдальчески посмотрел на нее. Его взгляд стал мягче.
– Лилли, я верю, что Господь не просто так привел нас в ваш город. Может, мы узнаем причину этому, а может, никогда не узнаем ее. Я не знаю. Об этом не мне судить. Пути Его неисповедимы. Но я всем сердцем и всей душой верю, что Он привел нас сюда.
– Так… – кивнула Лилли. – Вполне справедливо. И что же вы предлагаете?
– По-моему, вы хороший человек. – Келвин, казалось, вот-вот разрыдается. От чувств его глаза увлажнились. – Порой ты доверяешь человеку только по велению своего сердца. Вы понимаете, о чем я?
– Не совсем.
– Моя жена больна.
Лилли ждала продолжения – видимо, Келвин собирался сказать что-то важное.
– Я слушаю, не останавливайтесь.
– Честно говоря, болезнь ее незаметна. Обычно. Но бывают дни, когда она становится очень опасной – это очень серьезная ответственность.
– Келвин, я вас не очень понимаю.
Он глотнул воздуха, по его морщинистой щеке скатилась одинокая слеза.
– Нас выгнали уже из двух поселений. Сейчас люди лишены роскоши христианских добродетелей, им сложно сочувствовать и сопереживать. Теперь выживает сильнейший, а те, кто слаб, кто в чем-то ущербен… Их избегают. Или и того хуже.