Мои студентки

Майя Павловна Николаева, директор медицинского училища, в распоряжение которой я был распределен, предложила мне преподавать невропатологию и психиатрию. Кроме того, на полставки я был принят врачом в неврологическое отделение областной больницы. Рабочие будни были однообразны: утром неврологическая клиника, после обеда лекции студентам и 4–5 раз в месяц ночные дежурства врачом скорой помощи (полезный опыт и деньги).

Начинать было непросто. Ну, во-первых, у меня не было клинического опыта. Во-вторых, я был не намного старше моих учениц, и они откровенно пытались кокетничать. В-третьих, меня назначили классным руководителем группы, состоящей из 30 молодых девиц, а я не знал, как и о чем с ними разговаривать на наших еженедельных собраниях. Они шалили, как все студенты в этом возрасте (college girls). Я старался понять их нужды и защищал перед дирекцией. Постепенно мы нашли подходящий стиль общения с четкими границами и «табу» — запретом на какие-либо «личные отношения». Эти «правила игры» они приняли, и мы подружились. Когда я уехал учиться на невропатолога в Новокузнецк (1973), моя группа писала мне туда письма! Это было трогательно.

Бывали в наших отношениях и казусы. Например, однажды после ночного дежурства на скорой помощи я дал им контрольную работу. Дело было во второй половине дня. Раздав контрольное задание, я наблюдал за его выполнением. Меня разморило, и я не заметил, как заснул на несколько минут. Проснувшись, я увидел понимающе улыбающихся студенток. Они были уверены, что я провел бурную ночь с подружкой. Ночь была и правда неспокойной, но провел я ее с моей бригадой на станции «Скорой помощи». «Бригада Рицнера на вызов», — надрывался противным голосом громкоговоритель почти каждый час. Как же мне не нравилась моя фамилия! Больше я не проводил контрольных проверок на уроках после ночных дежурств.

Преподаватели

Майя Павловна Николаева была невропатологом. В нашей клинике она бывала редко, чаще ее видели в горисполкоме, где она что-то добывала для колледжа или устраивала свои дела. Учебным процессом руководила завуч — Елена Михайловна Степанова, женщина партийная, ограниченная и очень дисциплинированная. Через пару лет Майя Павловна уехала, и директором стал Иосиф Мазлин. Для меня эти перемены не имели значения, так как основным местом работы была неврологическая клиника. С некоторыми из врачей-преподавателей я учился в институте — например, с Неллей Либ и Николаем Кузьменко (фармакологом). С Колей мы даже жили несколько лет в одной комнате в общежитии. Терапевт Софья Константиновна Дризо была моим классным руководителем, когда я был студентом колледжа. Теперь я часто пользовался ее советами.

Неврологическое отделение

Областная клиническая больница была многопрофильной, с неврологическим отделением на 20 коек. В этом отделении я проработал пять лет, здесь научился врачевать, то есть диагностировать и лечить нервные заболевания. Заведовал отделением д-р Семен Иосифович Вайнберг. Он был красивым мужчиной среднего роста, примерно 50 лет. Волнистые черные волосы уже изрядно поседели, крупные глаза, уши и губы помогали ему все видеть, слышать и красиво говорить. Семен Иосифович был опытным врачом, выделяясь своей интеллигентностью среди других врачей больницы. Кроме того, он хорошо играл на скрипке. В 90-е годы Семен Иосифович переехал в Израиль, где уже не работал. Его дочь, Ирина Цвилиховская, прошла специализацию по психиатрии в больнице Шаар Менаше в Израиле, начав ее в моем отделении. Она стала хорошим специалистом, а я тем самым символически вернул «долг» ее отцу за науку, которой он со мной щедро поделился.

Д-р Илья Абрамович Шехтер, с которым я был знаком ранее, работал заведующим городским отделом здравоохранения и в неврологическом отделении на полставки. Оба они, Вайнберг и Шехтер, охотно «свалили» на меня всю «черную» работу: люмбальные пункции, консультации в других отделениях и многое другое. Недостаток клинического опыта компенсировался не только чтением литературы, но и полезными разборами многих случаев со старшими врачами. В отделении у меня были свои больные, а также дежурства в приемном отделении больницы.

Астазия и абазия. Однажды за неделю до празднования Нового года во время утреннего обхода больных я увидел новую пациентку в моей палате.

На кровати возлежала 27-летняя красивая женщина в дорогом нижнем белье и розовом шелковом пеньюаре. Она поступила ночью с жалобами на слабость в обеих ногах с утратой способности стоять и ходить. Проверка неврологического статуса указывала на астазию и абазию, или невозможность стоять и ходить. Признаков паралича, нарушений чувствительности и черепно-мозговой иннервации не было. Речь шла о синдроме «астазии — абазии», который относится к истерическим (конверсионным) расстройствам. Я видел такое состояние впервые и не знал, что делать. Вайнберг и Шехтер сказали, что ничего делать не надо. Общее состояние пациентки в последующие дни было нормальным, но двигательные расстройства оставались прежними. Разговаривая с больной, д-р Шехтер с искренним сожалением в голосе произнес, что скоро праздник, все будут веселиться, она останется здесь одна, а муж пойдет к кому-нибудь в гости и будет встречать Новый год, танцевать с другими женщинами. Илья Абрамович повторил то же самое и на другой день. Каково же было мое удивление, когда утром в последний день перед праздником я не нашел прекрасную пациентку в палате. «Она встала, оделась и ушла вчера вечером домой», — радостно сообщила медицинская сестра.

Специализация

На Западе все врачи проходят в течении 4–5 лет специализацию и становятся врачами-специалистами конкретного профиля: хирургия, терапия, кардиология, неврология и т. д. Они работают — учатся по сложной программе в лучших клиниках и получают все права и ответственность, сдав успешно экзамены.

Далеко не все врачи успешно заканчивают такую специализацию[79]. В СССР молодого врача могли послать на короткий курс обучения (4–5 месяцев) в Государственный институт усовершенствования врачей (ГИДУВ). В клинической ординатуре при кафедре института врач мог обучаться два года, но туда трудно было попасть. Основная масса врачей приобретали эмпирический опыт по месту работы. Я был одним из таких врачей. Только в октябре 1973 года, через два года работы в отделении, меня направили на четыре месяца на курс усовершенствования по невропатологии в Новокузнецкий ГИДУВ.

Новокузнецк — это сибирский рабочий город металлургов. Население — около 600 тысяч человек. Город показался мне серым, холодным и грязным. Таким он и был на самом деле. Город строили двести двадцать тысяч строителей. Свою книгу об этом Илья Эренбург начал так: «У людей были воля и отчаяние — они выдержали. Звери отступили. Лошади тяжело дышали и падали. Крысы пытались пристроиться, но и крысы не выдержали суровой жизни. Только насекомые не изменили человеку; густыми ордами двигались вши, бодро неслись блохи, ползли деловито клопы. Таракан, догадавшись, что ему не найти другого корма, начал кусать человека». Температура воздуха доходила до минус 50 градусов, а в среднем — минус 25–30 градусов по Цельсию.

Наш курс состоял из 37 врачей, приехавших из разных городов Урала, Сибири и Дальнего Востока. Курсанты были старше меня и с большим опытом. Недалеко от учебного корпуса ГИДУВа было общежитие, четырехэтажное серое здание коридорного типа. Я жил в комнате еще с двумя курсантами: один был из Уфы, а другой — из Омска. Мы хорошо ладили между собой, питались в столовой, иногда что-то готовили сами. Когда немного освоились, стали посещать местные музеи (довольно бедные) и гигантские металлургические предприятия (довольно интересные). Невозможно забыть зрелище разлива плавки стали или работы линии прокатного стана!

Курсантов разделили на три подгруппы. Руководителем моей подгруппы была доцент Изабелла Рудольфовна Шмидт, с которой читатель уже знаком. После завершения занятий по военным дисциплинам в первые десять дней курса мы начали интенсивно учить наизусть топику нервной системы. Лекции и семинары дополнялись курацией больных, клиническими разборами и еженедельными зачетами. В свободное время, по вечерам, приходилось читать дополнительную специальную литературу.

Кафедра невропатологии была знаменита в стране своими учеными, и в первую очередь тем, что ее возглавлял длительное время профессор Яков Юрьевич Попелянский. Попелянский разработал основы новой клинической дисциплины, — неврологии опорно-двигательного аппарата, или вертеброневрологии. В период моей стажировки в Новокузнецке, он уже переехал в Казань. Я познакомился с Яков Юрьевичем на съезде психиатров и невропатологов в городе Уфе (Башкирия). Мы много лет переписывались. Он относился ко мне по-отечески, хотя я не был его прямым учеником. После стажировки в ГИДУВе я выполнил серию исследований по проблемам генетики и лечения синдромов остеохондроза позвоночника вместе с И. Р. Шмидт, И. А. Шехтером и другими соавторами. Обсуждение и публикация результатов этих исследований были предметом моей переписки с Яковом Юрьевичем. Он мог похвалить и пожурить, что было одинаково полезно. Я с благодарностью пользовался его советами и по другим проблемам — например, когда начал искать работу в других районах страны.