«Папина школа»

Школу, пока учишься в ней, тихо ненавидишь, а потом вспоминаешь с самыми нежными чувствами. Все мы, Соня, Слава и я, учились в школе номер три поселка Смидовичи, где папа не только преподавал ботанику, зоологию и химию, но и был директором. Многие называли ее «школой Рицнера». А для нас, его детей, она была «папиной школой». В этом нам повезло и не повезло одновременно! Повезло, так как он был хороший учитель, лектор-методист и интересно вел уроки. В то же время, когда он вызывал меня к доске, весь класс считал количество заданных вопросов: 1, 2, 3, 4, 5 и более. Никаких скидок! Более того, шансов оказаться у доски у меня было намного больше, если отец видел, что накануне его урока я не готовился к нему. В этом была своеобразная игра: я специально делал вид, что не готовлю домашнее задание (хотя украдкой все подготовил), а отец делал вид, что ему все равно. Победы были знакомы нам обоим, а общий счет, мне помнится, был ничейным.

Соня была очень прилежной ученицей, и ее всегда ставили нам в пример. Я был следующим по прилежанию, а Слава — за мной, на почетном третьем месте.

Мы со Славой любили решать на скорость алгебраические уравнения. Наверное, неслучайно он стал математиком, а я широко использую математические методы для анализа данных научных исследований. Слава вел себя вызывающе, не спускал учителям и нередко оказывался в кабинете директора с жалующимся на него учителем. Когда его туда сопровождали за очередной проступок, он не упирался, а пытался объяснить им: «Это ни к чему, директора я хорошо знаю».

Окончив институт и аспирантуру, Слава подарил мне автореферат диссертации по математике. Я упорно пытался понять содержание работы, но в итоге разобрал только фамилию автора. Так что школьные успехи имеют весьма относительное прогностическое значение в отношении будущих успехов ученика.

Моими одноклассниками были Коля Пиняев, Миша Спектор, Саша Кукарцев, Олег Галынский, Павленко, Радышевский, Таня Волынец, Тютюнок, Мартыненко и другие. Заводилой в классе был Олег Галынский, а лучшей ученицей — Таня Волынец. Кроме Коли Пиняева и Миши Спектора, я ничего не знаю о судьбе других.

Моя первая любовь случилась в пятом классе. Звали ее Лариса. Она была брюнеткой с крупными и, как мне казалось, очень красивыми глазами. Она не проявляла ко мне особого интереса, поэтому любовь была тайной и мучительной, а ночи — бессонными. Страдал я влюбленностью не более трех месяцев и выздоровел без чьей-либо помощи. Потом я влюблялся в других девочек, но уже не тайно, мы обменивались записками, детской ревностью и даже наивными слезами. Ничто не ново под луной!

Учителя были весьма разными, но любимых учителей среди них не было. Скучными были уроки Ивана Семеновича Соболева и Наума Израилевича Цейтлина. Из учителей мне запомнилась Галина Федоровна Суслова, которая преподавала русский язык и литературу. Она нудно диктовала нам под запись ужасно длинные предложения. Полюбить литературу в советской школе было невозможно.

Конечно, школа не занимала все наши мысли и время: были игры в городки, шахматы, настольный теннис, художественная самодеятельность и книги. Наше с братом музыкальное образование началось в кружках с изучения нотной грамоты и игры на инструментах.

Помню, один учитель (дядя Коля) обучал игре на баяне. Мы ходили к нему домой на уроки. Баян везли на санках. Иногда он был пьян и не в состоянии провести урок. Слава научился играть, а я нет, у меня не хватало терпения, хотя слух был хорошим. Дядя Коля учил нас петь. Он руководил школьным хором, где мы с братом были солистами.

Помню, на конкурсе школ получили грамоту за песню «Русское поле» (слова И. Гоффа, музыка Я. Френкеля):

Хорошую литературу в школе не преподавали, на уроках не учили думать, преобладала пропаганда, то есть «искусство убеждать других в том, во что ты сам не веришь» (Абба Эбан, политик).

Советский агитпроп[23] делил писателей на «классиков» (Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский), «прогрессивных» (Маяковский, Шолохов, Фадеев, Симонов) и на «реакционных» или «не наших» (Пастернак, Ахматова, Зощенко, Куприн, Алданов, Бабель, Василий Гройсман и другие). Чем не пример примитивной ментальности и «биполярного мироощущения», базирующихся на редукционизме «Капитала» К. Маркса и революционной концепции В. И. Ленина. Первоисточник такого подхода можно усмотреть в Евангелии от Матфея: «Кто не со Мною, тот против Меня, и кто не собирает со Мною, тот расточает»[24]. Однако понимание истоков не облегчало ситуацию.

Читать книги и выбирать их в библиотеке было моей непреходящей страстью с детских лет. Я читал не рекомендованные учителями книги «запоем», часто по ночам, не желая прерываться. Список их длинный[25]. Отец многократно мне говорил, что я буду «сказочник», так как читаю несерьезную литературу, и приводил в пример некоторых моих одноклассников — Колю Пиняева и Таню Волынец. Вот они читали серьезную литературу, рекомендованную учителями и школьной программой. Я с отцом тогда не спорил, но и не «брал в голову» его слова, хотя это меня иногда обижало.

Признаюсь, что, кроме книг Толстого, Чехова, Пушкина и Лермонтова, я не прочитал ничего по рекомендации школьной программы. Я не мог себя заставить читать Достоевского, Шолохова, Гоголя, Островского, Фадеева, Маяковского, Тургенева и Чернышевского. Эти авторы не нравились мне по разным причинам. Главное — герои этих произведений не вызывали у меня интереса и никак не волновали. Учителя, заучив рекомендации агитпропа, преподносили нам разбор творчества классиков в предельно скучной и отталкивающей форме.

В студенческие годы и позднее у меня на столе появились книги Булгакова, братьев Стругацких, Ильфа и Петрова, Бабеля, Хейли, Драйзера, Фейхтвангера, Цвейга, Бальзака, Пастернака, Бродского, Мандельштама, Блока, Цветаевой, Довлатова, Гумилева и Алданова. Система советского образования не рекомендовала их для чтения, а некоторые были вообще запрещены. Это была литература другой пробы и ментальности, она побуждала к размышлениям, к свободе и привлекала талантом писателей.