— Ну что ты? — Я стараюсь, чтобы это прозвучало так, будто я не понимаю, что она имеет в виду, словно она не так меня поняла. Пытаюсь убедить ее в том, что не вел себя по-свински целый день, пытаюсь убедить в этом и себя, потому что ненавижу себя за то, что стал причиной ее слез.

— За что ты меня ненавидишь теперь? — Она убирает руки с моей груди, чтобы вытереть слезы.

— Я тебя не ненавижу, — говорю я. Я ненавижу себя, все больше и больше с каждой секундой, потому что мы стоим здесь, потому что, как бы мне этого ни хотелось, я не позволю себе прикоснуться к ее лицу, я не позволю себе погладить веснушки под ее глазами, пока она не улыбнется, и тогда мы оба сможем забыть те глупости, которые я натворил сегодня.

— Тогда почему ты себя так. ведешь? — Она впервые говорит со мной так жестко, и это пугает меня.

— Я… я не знаю, прости. — Я действительно не знаю, в эту минуту не знаю, не помню ничего, кроме ее взгляда, в то мгновение, когда она подумала, что я ненавижу ее, тогда как я с этой секунды и до конца моих дней никогда не смогу ненавидеть ее.

В моей душе все так запуталось, смешалось, как краски в грязной воде, когда ты моешь кисточки — красное больше не красное, синее становится коричневым, смешиваясь с водой, и Детальные цвета тоже становятся коричневыми, когда опускаешь кисть в воду. Мои чувства больше не разделены — мои чувства к Рианне и к Ласи, мое отношение к этому месту и к тому, откуда я уехал, мое отношение к ангелам и демонам.

— Бенджи, ты мне нравишься, но если… — И она делает паузу, чтобы собраться с духом и сказать мне о своих чувствах. Я даже не смею взглянуть ей в глаза, когда она говорит: — Если я тебе не нравлюсь, скажи об этом прямо сейчас.

Рианна больше не плачет, стоит прямо, напрягшаяся, решительная, показывая мне, что она сильная.

Внезапно все начинает казаться таким пустым — деревья словно игрушки, поставленные ради представления в коробку из-под обуви, школа не что иное, как задняя декорация сцены. Даже птиц, как украшение, поместили в пустом небе, словно кто-то в последний момент додумался до этого, чтобы людям было на что смотреть.

Только Рианна казалась настоящей.

Только она была живой.

Она была более живая, чем все остальное вместе взятое и перемноженное между собой, и я впервые осознал, что меня привлекает ее внутренняя жизнь, то, что в ее душе, что светится в, блеске ее глаз.

Я осознал, что, обижая ее, я не уберегу Ласи от боли, ей все равно будет больно, эта боль была предопределена в тот миг, когда я увидел Рианну.

— Прости меня, — повторяю я, я шепчу: — Я… я… — Но не могу подобрать нужных слов и вместо этого прикасаюсь к ее лицу, и она проводит щекой по моей ладони, прежде чем накрыть мою руку своей, а потом идет дальше — ведет меня к спортзалу. Мы оба стараемся молчать, мы оба понимаем, что еще ничего не наладилось.

— Я тебе нравлюсь? — снова спрашивает она, когда мы подходим к двери.

— Я просто… это, ну… запутался, понимаешь? — отвечаю я, потому что это правда — я все свалил в одну кучу, в моей душе полный бардак, как на свалке, где ржавеют старые железяки.

Теперь мои глаза затуманились, а она смотрит в сторону, на деревья, которые растут в ряд между школой и парковкой, где другие ученики болтаются без дела, соревнуясь, у кого громче орет музыка, сливающаяся с шумом моторов, и никуда не торопятся.

Потом Рианна смотрит на меня, улыбается мне, как раньше — игриво, немного озорно.

— Да, понимаю, — говорит она, потом опускает глаза, снова смотрит на меня, накручивая локон на пальчик. — Но я тебе нравлюсь?

Я киваю. Снова и снова.