Мы пускаем трубку по кругу. Передаем трубку от одного к другому, по возможности отдавая себе в этом отчет, но все кончается после четвертого или пятого круга, когда провода начинают напоминать змей, затаившихся у нас над головами, чтобы напасть на нас, когда наши лица становятся похожи на пластиковые маски.

— Я все! — говорит Кейт, его глаза блуждают по сторонам, изучая решетки в бетоне.

— Вот зачем здесь кокс, — говорит Джордан с улыбкой на своих тонких губах.

— Сода? — говорит Син, и Джордан смеется, как всегда смеялись надо мной старшие ребята, когда я был помладше и не понимал, о чем они говорят.

— Какая на хер сода! Кокс, кокаин, я слегка, в натуре, разогнал этим травку.

Взгляд у Сина ошарашенный и испуганный, у меня, скорее всего, тоже, если бы я мог увидеть себя со стороны. Джордан говорит нам:

— Расслабьтесь, там всего щепотка.

Я чувствую, как бешено колотится мое сердце, словно оно переродилось и у него выросли кроличьи лапки, оно с силой бьется о грудную клетку — как кроличьи лапки, с силой отталкиваюшиеся от земли в моем сне о псах.

Я чувствую, как тысячи муравьев ползают у меня под кожей, и мне интересно, правда ли это или мне это все только чудится, потому что я знаю, что сделал сейчас что-то не то; мне интересно, заметил Бы я вообще что-нибудь, если б Джордан ничего не сказал.

Но все эти мысли начинают постепенно исчезать, они растворяются, когда я смотрю вверх, уставившись на стальную решетку над моей головой, на геометрические фигуры из кирпичей и досок — удивительно, как они красиво складываются в стены.

Шум дороги звенит у меня в ушах, и вскоре я уже не понимаю, то ли я слышу шум дороги, то ли у меня просто звенит в ушах.

Голос Сина похож на озвучку иностранного мультика — забавно, но ничего не понятно.

На улице все кажется мне странным. Все вокруг такое четкое, что больше похоже на фотографию.

Когда я смотрю вниз, на асфальт, у меня возникает странное чувство, будто я уже упал, но потом я вытягиваю руку в сторону и чувствую стену, протягиваю руку вперед и чувствую пустоту там, наверху, где находится погрузочная платформа.

Я сам нашел лестницу, ведущую сюда.

Я оглянулся, прежде чем лезть наверх, надеясь, что, может, Син все еще со мной. Я не помню точно, как мы разделились, не помню точно, что произошло после того, как нас накрыло. Мы разбрелись по одному.

Меня загнал сюда собачий лай, доносившийся со стен — собаки целой сворой бежали над моей головой, балансируя на стальных балках.

Лестница оказалась здесь, когда они гнали меня, — она ждала меня, умоляла меня взобраться по ней, хотя она была без перил, временная, и, скорее всего, мне небезопасно лезть по ней в таком состоянии. Я не заметил эту лестницу раньше — ни когда я пошел, ни когда мы бродили внутри.

Собаки смолкают, когда я оказываюсь наверху, когда я наконец остаюсь один, и никто меня не видит.

Наверху ничего нет, кроме нескольких закрытых ящиков. С одной стороны нет стены, и это похоже на открытое окно на стоянку, где стоят желтые строительные машины, напоминающие игрушечные грузовики. Словно открытое приглашение спрыгнуть вниз, изменить мою жизнь сегодня же, заставить собак замолчать раз и навсегда, когда я приземлюсь.