Вместо того чтобы честно признаться, что он не смог достать нужную для сцены мебель, режиссер Вася решил запудрить мозги мастеру:

— Я хотел показать, что Катюша морально выше Нехлюдова.

Козинцев парировал немедленно:

— Тогда водрузили бы ее на шкаф!

И он показал на пустой книжный шкаф, который почему-то стоял в аудитории…

В конце сороковых годов наша кинематография выпускала 6–8 фильмов в год. И перспективы для самостоятельной работы у нас не было никакой. Козинцев стал уговаривать нас перейти на отделение документального или научно-популярного кино:

— Лучше самостоятельно работать и делать фильмы из жизни ткачих или насекомых, чем бегать за бутербродами для постановщика в художественном кино.

Логика, за которой стояла суровая жизненная реальность, в его словах, конечно, была. И студенты, составлявшие второй эшелон курса, дав слабину и отказавшись от честолюбивых надежд, поддались уговорам мастера. Среди тех, кто перешел к нашему педагогу по документальному кино Арше Ованесовой, прекрасному режиссеру хроники, оказались я, Зоя Фомина, Лия Дербышева и Василий Катанян.

Итак, мы стали режиссерами-документалистами.

Мы пришли в кинохронику в 1950 году. Это был период, когда вся страна одевалась по желанию безумного генералиссимуса в форменную одежду. Вслед за армией, работниками КГБ и МВД мундиры начали носить железнодорожники, дипломаты, юристы, горняки… Казалось, что в скором времени в униформе будут щеголять писатели и артисты. Старый, выживший из ума тиран сочинял трактаты о языкознании и устраивал показательные судилища внутри страны и в так называемых социалистических странах, уничтожая свободолюбивых, влиятельных конкурентов. В концлагерях томились и погибали миллионы невинных — кто за политический анекдот, кто за то, что попал во время войны в плен, кто по доносу, кто по навету. А по радио неслось на всю страну: «Живем мы весело сегодня, а завтра будем веселей…»

В 1954 году мне и Васе предложили сделать фильм об острове Сахалин.

Команда, которую мы с Васей собрали, отправляясь на далекий остров, была молодежной и оказалась очень дружной. Участники этой экспедиции вспоминали съемки на Сахалине все последующие годы как праздник. Розыгрыши, шутки, вечеринки, романы, атмосфера братства и взаимовыручки — так мы работали на Сахалине.

Каждодневная работа над периодикой — киножурналами и выпусками новостей — после возвращения с Дальнего Востока невольно толкала к стереотипности мышления. Готовые рецепты, годящиеся на все случаи жизни, стали часто подменять творческие поиски.

И я ушел в художественное кино.

Вася не хотел переходить на «Мосфильм». Но он сумел найти свою, особую нишу в насквозь политизированном документальном кинематографе. Он добился, но не сразу и с большими трудностями, права делать биографические ленты о людях искусства. Ему повезло — в своем творчестве он ушел от высокопарной патриотической трескотни и погрузился в творческие миры Аркадия Райкина и Поля Робсона, Майи Плисецкой и Людмилы Зыкиной, Сергея Эйзенштейна и Всеволода Вишневского, Родиона Щедрина и Тамары Ханум. Конечно, ему не удалось совсем избежать идеологического «нужника», и, делая очередную заказную вампуку, он очень страдал и проклинал свою профессию…

Долгие годы из-за какого-то навета Вася был невыездным, его без объяснения причин не выпускали за границу. Я, будучи уже довольно популярным субъектом, добился аудиенции у начальника ОВИРа, и Васе наконец разрешили ездить за рубежи нашей страны, откуда он каждый раз дисциплинированно возвращался. Вообще, я не знаю другого такого законопослушного человека, как Вася. При этом он, конечно, ненавидел советский строй, но никогда не боролся с ним, он боялся. Страх сидел в нем, как почти в каждом из нас, но в Васе его, пожалуй, сконцентрировалось больше. Его политическую позицию я бы охарактеризовал так: тайный пассивный антисоветчик… Однако вернемся лучше к историям, которыми так богата жизнь моего товарища.

Хотелось бы поведать о Василии Катаняне как о защитнике Родины… Первое сентября 1944 года, наш первый учебный день во ВГИКе. Весь курс — а нас было тогда около 20 студентов — явился на первый день занятий по возможности нарядно одетым. Себя помню в первом в моей жизни костюме, справленном мне к началу учебы мамой и отчимом с большим материальным напрягом. 9 часов утра. Первый предмет «военное дело». Юношей отделили от девушек, и военрук повел парней на стадион, кажется «Буревестник», что находился сзади ВГИКа в нескольких минутах ходьбы. Моросил дождь. Военрук вывел нас на беговую дорожку стадиона и скомандовал: «Ложись!» Однако никто не лег. Тогда последовали отборные выражения, перемешанные с угрозами выгона из института. И мы все покорно плюхнулись в своих лучших одеяниях на грязную беговую дорожку.

— По-пластунски вперед — марш! — скомандовал военрук.

И мы поползли.

Я помню до сих пор имя и фамилию военрука: Павел Мацкин.