«Мерседес» был на месте. Там же, в окружении ярко-красных с белыми крапинками мухоморов, под небольшим камнем лежал ключ. Я залезла в машину и, скинув с себя куртку с плотно набитыми карманами, забросила ее на заднее сиденье и включила зажигание. Мотор завелся с первого прикосновения. Из-под колес полетел гравий, автомобиль тронулся с места. Я осторожно вывела его на ухабистую проселочную дорогу и покатила вниз.

Это была тяжелая машина – намного тяжелее тех, к которым я привыкла, а дорога состояла из крутых поворотов. Предстоял трудный и неприятный спуск, и мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы подавить страх и нетерпение: сейчас следовало целиком сосредоточиться на управлении мощным автомобилем. Что произойдет, если мне навстречу попадется что-нибудь движущееся, я даже не пыталась представить…

Однако сейчас, по крайней мере, день вступал в свои права. Ярко сияло солнце, прокладывая широкие веера света между соснами по обе стороны от дороги. Я опустила стекло, открывая доступ прохладному свежему воздуху. Безудержно, почти как весной, заливались птицы. Мне показалось, что невдалеке слышен крик петуха, а где-то еще ближе – свисток паровоза. На душе у меня неожиданно полегчало. Было утро, светило солнце, и совсем скоро все будет позади.

Дорога обогнула небольшую сосновую рощицу, и внизу показались зеленые холмы предгорья, а за ними поблескивали шпиль церквушки и озерная гладь. Из трубы фермерского дома тянулась струйка дыма; чуть дальше, за просторным склоном, сплошь поросшим соснами, поднимался еще один столб дыма, на этот раз черного, – по-видимому, там работала какая-то фабрика или мастерская. Любые страхи должны были отступить при виде этой мирной картины сельской жизни, представшей в утреннем свете. Мне оставалось сделать совсем немного: спуститься вниз, в живописную деревушку, и добраться до гостиницы. Там уже наверняка все проснулись и приступили к дневным делам, и они, конечно же, говорят по-английски, и там есть телефон…

Я не спеша справилась с последним поворотом и выехала на ровную дорогу, которая, плавно спускаясь, вела мимо железнодорожной станции к деревне. Я помню, что притормозить у станции меня почему-то побудила случайно мелькнувшая мысль. Я просто обратила внимание на то, что ворота станции открыты и служащий в синих хлопчатобумажных брюках подметает небольшой участок платформы между билетной кассой и запасным путем, где находился, дожидаясь отправления, поезд с забавным наклонным паровозиком и тремя вагонами. Здесь непременно должен быть телефон.

Мужчина заметил меня. Он оторвался от своего занятия и поднял глаза. Я остановила машину и высунулась из окошка:

– Простите, вы говорите по-английски?

Он приставил ладонь к уху, затем с ужасающей медлительностью повернулся, отложил в сторону метлу и после этого направился к машине.

Меня раздирали противоположные чувства: хотелось сорваться с места и гнать машину вперед, лишь бы не тратить здесь попусту драгоценные минуты, но, с другой стороны, нельзя было упустить возможность воспользоваться первым же телефоном, который попадется на пути. Я толкнула дверцу и, выпрыгнув из машины, помчалась через станционные ворота ему навстречу.

– Извините, вы говорите по-английски?

Кажется, он сказал «нет»; из дальнейшего потока немецких слов мне не удалось понять вообще ничего, но я уже и не слушала.

Это была совсем маленькая станция с двумя запасными путями. На одном из них стоял готовый тронуться поезд. Паровозику, с его забавной наклонной конструкцией, предстояло толкать три вагона вверх по длинной горной дороге; другой путь был свободен. Его рельсы сверкающей лентой уходили в гору и, втянувшись в сосновый лес, скрывались из виду. Еще дальше в том же направлении, за первым холмом лесистого предгорья, я увидела вздымающийся вверх столб густого черного дыма, который незадолго до этого я приняла за дым из какой-то фабричной трубы. И тут у меня всплыли сразу два воспоминания: столб дыма, который Йозеф приписал «летучему поезду», или попросту «гремучей коптилке», и паровозный свисток, который был слышен тремя минутами раньше. Я подскочила к служащему и стала тыкать пальцем в сторону уходящей вверх колеи:

– Там! Это поезд? Поезд?

Мой «собеседник» был пожилым мужчиной с обвислыми усами и водянисто-голубыми глазами, от которых расходились веселые лучики морщинок. Однако сейчас на его лице явно читалось замешательство. Он смотрел на меня с видом полнейшего непонимания. Я снова отчаянно замахала руками, как в какой-нибудь бездарной пантомиме, показывая на стоящий поезд, потом на столб дыма над деревьями, на рельсы и, наконец, на свое запястье:

– Время… первый поезд… семь часов… Sieben Uhr!.. поезд… ушел?

Он ткнул пальцем куда-то себе за спину, и, взглянув в том направлении, я увидела на стене кассы станционные часы, которые показывали половину шестого; затем он, так же как я, прибегнул к энергичной жестикуляции и разразился еще одним монологом на немецком.

Но в этом уже не было необходимости. Я и сама все видела. Черный шлейф дыма медленно перемещался, неуклонно сдвигаясь вперед и вверх. В какой-то момент, когда расступившиеся сосны образовали небольшой просвет, взгляду открылся прелестный округлый зеленый склон, залитый солнцем; а по склону взбирался в гору паровоз. Он был в точности такой же, как стоящий здесь, на станции, но толкал перед собой только один небольшой товарный вагончик – нечто среднее между крытой платформой и прицепом грузовика.

Престарелый станционный работник произнес:

– Гастхауз… Кафе… – а затем снова обратился к языку жестов, стараясь привлечь мое внимание к поезду, стоявшему у платформы.

Впрочем, объяснение вряд ли получилось бы более доходчивым, даже говори он на чистейшем английском. На этот раз я все поняла. Разумеется, в том расписании, которое я изучила, было обозначено время отправления лишь пассажирских поездов, и первый поезд действительно должен был отправиться в семь часов. Никто и не подумал включить в расписание паровоз, который ранним утром отвозит продукты в ресторан.