Самыми масштабными во время гражданской войны в России были не кровавые, а санитарные потери, среди которых одно из ведущих мест, по количеству жертв, занимала смертность от инфекционных заболеваний:

Заболеваемость в армии начала расти во время Первой мировой войны. Положение, сложившееся к февралю 1917 г., передавал Деникин: «Лошади дохли от бескормицы, люди мерзли без сапог и теплого белья и заболевали тысячами; из нетопленых румынских вагонов, не приспособленных для больных и раненых, вынимали окоченелые трупы и складывали, как дрова, на станционных платформах»[2090]. После этого мировая, а затем гражданская война и интервенция непрерывно продолжались для России еще почти пять лет!

Основной причиной роста смертности стало распространение эпидемиологических заболеваний:

— На Юге России эпидемия разразилась уже в конце 1918 г. Ее разносчиком, по словам непосредственного свидетеля событий Мартынова, была цивилизованная «галицийская армия…, в буквальном смысле слова «вшивая армия», и эта вшивая армия заразила все население жесточайшим тифом. Редкий дом миновал этот бич. Смертность была необычайная»[2094]. К концу 1919 г. тиф распространился по всей территории Юга России. «Условия становились кошмарными, — подтверждал Х. Уильямсон, — так как повсюду свирепствовал тиф… Болезнь распространялась, как лесной пожар, и целые составы с людьми погибли из-за отсутствия медицинской помощи или замерзли до смерти, потому что были слишком слабы, чтобы позаботиться о себе. Их замерзшие тела, твердые, как дрова, сбрасывали рядом с рельсами, стаскивали с них сапоги и одежду, которые лишь передавали болезнь здоровым людям, снявшим все это для себя»[2095].

«У меня свыше шести тысяч тифозных…, — сообщал начальник гарнизона станицы Мечетинской, — В местных лазаретах творится нечто ужасное. Помещение рассчитано максимум на сто-двести человек, а там находится от тысячи до двух тысяч. Медицинского персонала нет. Лежат все вповалку как попало. Каждую ночь умирает в каждом лазарете человек по двадцать — тридцать. За отсутствием санитаров они лежат несколько дней и больные, выходя во двор, вынуждены ступать по трупам… Вывезти больных некуда: везде то же самое. Все станицы переполнены, города также: везде то же самое…»[2096].

В начале 1920 г. «эпидемия обрела ужасные масштабы…, — вспоминал Х. Уильямсон, — Уже половина армии и местного населения была заражена этим заболеванием, и оставленные и забытые больные могли рассчитывать лишь на смерть. Люди падали и умирали прямо на улицах, и склады были полны мертвых. Когда прибывали поезда с больными, раздавался призыв: «Кто живой, выходи!» — и, спотыкаясь, оттуда выбирались немногие изнуренные привидения. В товарных вагонах часто находилось от 30 до 40 трупов, офицеры и солдаты лежали вместе»[2097]. «Видели санитарный поезд с сорока или более вагонами мертвецов, и ни одной живой души. Один вагон был отведен сестрам милосердия и врачам — все они мертвы…»[2098].

— На Западе России, интернированным эстонцами белогвардейцам, по словам одного из участников событий Г. Гроссена, «был уготован нарвский мешок со вшами». И «восточная часть Эстонии покрылась многочисленными могилами солдат и офицеров русского воинства»[2099]. Аналогичная судьба была уготована десяткам тысяч красноармейцев погибших в 1919–1920 гг. в польских концлагерях.

— Говоря о ситуации на Востоке страны, ген. И. Данилов приводил воспоминания офицера Уральского Казачьего Войска, который утверждал, что: «не большевики нас сломили, а тиф, который занесли к нам большевики. Ведь общее число Казачьего Войска было 160 тыс. человек, теперь же нас осталось всего 40 тыс. На протяжении десятков верст можно было встретить станицы без одной живой души. Все вымерло»[2100]. И это только в одной Уральской области. Откуда появился на Урале «большевицкий тиф» докладывал Колчаку начальник уральского края Постников: «В губерниях тиф, особенно в Ирбите. Там ужасы в (конц)лагерях красноармейцев: умерло за неделю 178 из 1600… По-видимому, они все обречены на вымирание…, а зараза распространяется на весь город»[2101].

«Когда наши войска вступили за Урал и в Туркестан, — вспоминал нарком здравоохранения Н. Семашко, — громадная лавина эпидемических болезней… двинулась на нашу армию из колчаковских и дутовских войск. Достаточно упомянуть, что из 60-тысячной армии противника, перешедшей на нашу сторону в первые же дни после разгрома Колчака и Дутова, 80 % оказались зараженными тифом…»[2102]. «Некоторые корпуса, — подтверждал Колчак, говоря о своей армии, — представляют собой движущийся лазарет, а не воинскую силу. Дутов пишет мне, что в его оренбургской армии свыше 60 % больных сыпным тифом, а докторов и лекарств нет»[2103].

Картина отступления колчаковской армии, предвосхищала повторявшую ее картину отступления армии Юга России: вдоль «полотна великого Сибирского пути Эпидемия начала косить людей без жалости и без разбора, — вспоминал один из очевидцев, — Тысячи больных в непосредственной близости со здоровыми увеличивали число жертв. Попытка сдавать тифозных в поезда не помогала, т. к. везде выяснялось отсутствие медицинской помощи и самого необходимого для ухода за больными. Здоровые бежали в панике, а больные оставались на произвол судьбы и гибли. Вскоре можно было видеть чуть ли не целые эшелоны, груженные окоченевшими трупами, которые стояли ужасающими приведениями на запасных путях железнодорожных станций»[2104].

У отступавших колчаковских войск, по словам П. Флеминга, «более постоянной и более настойчивой и гораздо более острой была боязнь заболеть тифом», чем страх перед преследующей их Красной армией. «Невозможно даже приблизительно сказать, сколько десятков тысяч людей умерло в ту зиму от тифа. В одном только Новониколаевске с ноября по апрель от тифа умерло 60 тысяч человек…. Мужчины, женщины и дети мерли, как мухи… Часто люди, оказавшиеся в изоляции, умирали целыми вагонами. Никто не знал, сколько людей убил именно тиф, а сколько слишком слабых, чтобы топить печку, — холод. Все трупы… складывали, как дрова»[2105].

Красноармейцы, по словам П. Кенеза, страдали от болезней еще сильнее, так как имели худшие санитарные условия, испытывая недостаток медикаментов[2106]. Неслучайно Ленин в своем выступлении на VII Всероссийском съезде Советов в декабре 1919 г. заявлял: «третий бич на нас надвигается — вошь, сыпной тиф, который косит наши войска…, нельзя представить себе того ужаса, который происходит в местах пораженных сыпным тифом, когда население обессилено, ослаблено, нет материальных средств… Или вши победят социализм, или социализм победит вшей»[2107]. В начале 1919 г. была создана Чрезвычайная военно-санитарная комиссия, летом был издан декрет о мобилизации медперсонала. Поголовная вакцинация Красной армии и флота началась с 1920 г.[2108]

Всего от острых инфекционных заболеваний, по данным Наркомздрава, приводимым Е. Волковым, за 5 лет 1918–1922 гг. умерло в Европейской части России, без Северного Кавказа и Украины ~ 3,1 млн. чел.[2110] Если принять в расчет всю территорию всей Советской России, т. количество жертв инфекционных заболеваний составит не менее 4 млн. человек.

Несмотря на весь масштаб и ужас потерь от военных действий, террора и инфекционных заболеваний, все они меркли по сравнению с главной причиной повышенной смертности — смертью от голода. Само распространение эпидемических заболеваний являлось следствием, прежде всего, наступающего голода. На существующую зависимость в 1905 г. указывал видный экономист И. Озеров: в России «особенно характерной болезнью дурного питания является сыпной, или так называемый голодный тиф»[2111]. И именно голод — борьба за хлеб, лежала в основе свирепой, непримиримой ожесточенности крестьянской войны.

«Голод… с каждым днем становится все более и более угрожающим, — сообщал в мае 1918 г. французский дипломат Л. Робиен, — В Петрограде норма хлеба сейчас 45 граммов в день, причем хлеба из соломы. Три дня его не давали вовсе, а на четвертый его заменили 45 граммами подмороженной картошки… В различных местах прошли стихийные митинги, красногвардейцы стреляли в рабочих. Между властью и рабочими, как когда-то между царем и его народом, встала кровь»[2112].