Во сне Алексей Турбин общается с вахмистром Жилиным, «заведомо срезанным пулемётным огнем вместе с эскадроном белградских гусар в 1916-м году на Виленском направлении», который рассказывает ему о своих беседах с Богом, в уста которого вложено следующее суждение:

«– Ты мне, говорит, Жилин, про попов лучше не напоминай. Ума не приложу, что мне с ними делать. То есть, таких дураков, как ваши попы, нету других на свете. По секрету скажу тебе, Жилин, срам, а не попы.

– Да, говорю, уволь ты их, Господи, вчистую! Чем дармоедов-то тебе кормить?

– Жалко, Жилин, вот в чём штука-то, говорит».

Поскольку, как учит нас атеистическая пропаганда, бога нет, значит, суждение это авторское.

Следующий момент, где упоминаются священники, касается парада в честь взятия Киева петлюровцами. Этот эпизод начинается с описания торжественного молебна в Софийском соборе. Обсуждение этого обстоятельства сопровождается характерным диалогом:

«– Позвольте, они же социалисты. Так ли я говорю? При чём же здесь попы? (…)

– Попам дай синенькую, так они дьяволу обедню отслужат».

Эти намёки позволяют предположить, что отец Александр не просто так конфузился – он стеснялся своего священнического сана (чего в жизни, конечно, быть не могло).

В своеобразном продолжении «Белой гвардии», пьесе «Бег», отношение автора к белым генералам существенно изменилось, а вот к священникам – ничуть.

В первых же строках появляется архиепископ Симферопольский и Карасубазарский Африкан, поданный в нарочито комичном, приниженном виде – он прячется от большевиков под видом профессора-химика с говорящей фамилией Махров, а потом бежит.

Между тем, прототипом Африкана был вполне достойный служитель церкви митрополит Вениамин (Федченков), чья биография заслуживает отдельного исследования (он эвакуировался с остатками Белой армии, но в 1948 году вернулся в СССР и занимал ряд митрополичьих кафедр).

Без всякого сочувствия поданы настоятель и монахи монастыря, где скрываются Африкан, Чарнота (под видом беременной дамы Барабанчиковой), Корзухина и Голубков. Между тем, им грозит вполне реальная опасность – красный командир Баев подозревает, что монахи подавали сигналы с колокольни, да и звонили колокола в связи с приходом белых…

«Паисий. Отче игумен! А отец игумен! Что ж нам делать? Ведь красные прискачут сейчас! А мы белым звонили! Что же нам, мученический венец принимать?

Игумен. А где ж владыко?

Паисий. Ускакал, ускакал в двуколке!

Игумен. Пастырь, пастырь недостойный!.. Покинувший овцы своя! (Кричит глухо в подземелье.) Братие! Молитесь!»

Этот фрагмент вызывает, разумеется, неприятие у верующих любителей Булгакова. Алексей Варламов (не просто писатель, но целый ректор Литературного института) защищает автора, указывая, что он мог и не знать о достойном поведении и мученической смерти многих православных священнослужителей.

Независимо от того, как оценивать позицию Булгакова в этом вопросе, в защите он всё же не нуждается. Тем более что мы точно знаем – он внимательно следил за ситуацией в Православной церкви, что заметно и по дневнику, и по такому шедевру булгаковской малой формы, как очерк «Киев-город». Там автор со знанием дела описывает совместное бытие трёх церквей – старой (РПЦ), новой («обновленцы», «живые попы») и украинской (УАПЦ). Ну и приходит к неутешительному выводу: «чем кончится полезная деятельность всех трёх церквей, сердца служителей которых питаются злобой, могу сказать с полнейшей уверенностью: массовым отпадением верующих от всех трёх церквей и ввержением их в пучину самого голого атеизма. И повинны будут в этом не кто иные, как сами попы, дискредитировавшие в лоск не только самих себя, но самую идею веры».

Мы не знаем, встречался ли в ту свою поездку Булгаков с отцом Александром, но даже если и встречался, то его мнения о церкви это никак поколебать не могло в силу причин, изложенных выше.