— А, вот оно как, — с облегчением выдохнул Лентовский. — А все-таки, у вашего батюшки имелись основания подозревать вас в причастности к революционерам?

Хороший вопрос. А черт его знает. Но не станешь же отвечать именно так. Попробую выкрутиться.

— Вот, честное слово — не знаю. Вполне возможно, что я и читал какие-то антиправительственные прокламации, вел беседы, но, честное слово, не воспринял все это всерьез. Или это просто все как-то прошло мимо меня. Я искренне считаю, что цареубийство — это уже само по себе страшное преступление. А те горячие головы, что призывают народ к топору, не понимают, что гражданская война — самое страшное, что может произойти со страной.

Скорее всего, это говорил именно Иван Чернавский, сидевший во мне, а не я сам. Ведь я-то был убежден, что Октябрьская революция была неизбежна и необходима. Да что там — я и сейчас так считаю. Но разглагольствовать о судьбе страны, о социальном перевороте — нелепо. Уж точно я не обращу действительного статского советника в коммунистическую веру.

— Знаете, я вам верю, — кивнул Лентовский. — А ваш отец, скорее всего, что-то услышал, получил какую-то информацию и очень испугался за вас. Возможно, он это сделал напрасно, но отец — это отец. Отцам свойственно переживать за своих детей. У меня у самого есть дети от первого брака, я за них очень переживаю. Возможно, вы уже слышали, что у Череповца есть основание для грусти. Один из наших воспитанников стал цареубийцей.

Я кивнул. Слышал я о Николае Рысакове — бомбисте, участнике покушения на Александра Освободителя. А вчера, когда гулял по городу, специально пошел смотреть на здешнее реальное училище, в котором учился цареубийца.

Посмотрев на грязно-синие стены здания, только вздохнул, вспоминая исторические параллели. В 1591 году, после смерти царевича Дмитрия в Угличе наказали колокол за то, что тот ударил в набат, созывая народ к восстанию. У несчастного колокола вырвали язык, оторвали ухо, пороли плетьми и отправили в ссылку, в Тобольск. В Череповце же, в 1881 году было наказано реальное училище. Понятно, что наказание — это символ, но все-таки, выглядело это странно. Да и нынешние реалисты не виноваты, что им приходится учиться в таком страшном здании.

— Да, вы сказали, что имеется еще одна причина, — сказал Лентовский.

— Причина? — не понял я.

— Вы сказали, что имеется две причины, отчего вы бросили университет и оказались у нас, — пояснил председатель суда.

— Ах, да, — спохватился. — А вторая причина еще более грустная. Революционных взглядов у меня нет, и никогда не будет. А вот с учебой — здесь хуже. Я отучился три года на физико-математическом факультете и осознал, что на самом-то деле я терпеть не могу ни алгебру, ни геометрию. Вернее — это я осознал еще в гимназии, но математика мне почему-то давалась легко. Вот, скажем так, я и плыл по течению, но при этом мучился. Осознал, что меня больше интересует история, философия.

Вот здесь я наполовину говорил правду, наполовину врал. Математику я терпеть не мог со времен средней школы — правда. А то, что она легко мне давалась — это ложь.

— То есть, ваше пребывание у нас — выбор? Выбор, некая остановка.

— Или промежуточная станция, — хмыкнул я. — Возможность перевести дух, как следует все обдумать и решить — как мне жить дальше. А просто болтаться где-то в Европе, проматывать отцовские деньги — это и батюшке неприятно, да и мне скучно.

— А вот это уже совсем похоже на правду. Меня вы убедили. Сын влиятельных родителей, стоящий на распутье. Вполне-вполне. Значит, Иван Александрович, на вопросы — как и что, так и отвечайте — взяли паузу, чтобы обдумать свою будущую жизнь. Ну, и карьеру естественно.