— Я, когда приказ о назначении получил, решил, что однофамилец. С чего бы это вице-губернатору своего единственного сына в наш медвежий угол посылать?

— Ну, не такой уж он и медвежий, — заступился я за город, в котором пребываю всего лишь два дня. — О Череповце и в Новгороде хорошо известно, и даже в Санкт-Петербурге. Хвалят и ваши учебные заведения, и культуру, и все такое прочее.

О достижениях Череповца я узнал только вчера, но какая разница? Мне все равно, а председателю приятно.

— Ну, это все благодаря трудам Ивана Андреевича, — заметил Лентовский и опять принялся изучать мой Формулярный список. — Следующий пункт: где получал образование? Стало быть, закончил полный курс Новгородской мужской классической гимназии и заслушал три курса физико-математического факультета Санкт-Петербургского императорского университета.

Запись о моем образовании заставила Лентовского задуматься. Он придвинул к себе копии документов об образовании. Похмыкал.

— Значит, на основании аттестата и справки о том, что вы прослушали три курса и успешно сдали экзамены, вам присвоен чин коллежского секретаря? — поинтересовался Лентовский.

Вообще-то, на его месте я бы тоже задумался. В Российской империи классный чин зависел от образования. Низший чин, четырнадцатого класса — коллежского регистратора присваивали тем, кто закончил гимназию. Я бы его получил с чистой совестью еще три года назад. И как бы не смеялись над «елистратишками», не горевали об их несчастной участи, но сколько канцеляристов без чина мечтают заполучить петлицы и просветик с единственной звездочкой? Коллежский регистратор — совсем другой коленкор. Это и жалованье, и денежные выплаты на форменную одежду, и квартирные деньги и все прочее.

А вот 10 класс полагался тем, кто не просто закончил университет, а закончил его с отличием. Мне же, с учетом гимназии и трех курсов университета, полагался только чин губернского секретаря, а это, как ни крути, гораздо хуже, нежели коллежский.

Вопрос — как же присвоили такой чин? Есть у меня мысль, что батюшка расстарался, но эту мысль я озвучивать не стал. Но с другой стороны — мне же не титулярного советника присвоили, верно?

Поэтому, я только улыбнулся самой невинной улыбкой и развел руками. Председатель суда сложил мои бумаги в стопку, а потом посмотрел на меня:

— Иван Александрович, я, разумеется, такие вопросы задавать вам не в праве. Но все-таки, хотелось бы узнать — отчего это сын вице-губернатора и действительного статского советника, решил податься в судебные следователи в уездный город? И почему бросили университет? Судя по выписке — вы были блестящим студентом. Поверьте — я спрашиваю не из праздного любопытства. Хотя… — Вот здесь господин Лентовский позволил себе улыбнуться и стал похож не на столп российской юстиции, а на нормального человека. — Мне тоже по-человечески любопытно — почему вы не отправлены завершать учебу куда-нибудь в Вену или в Сорбонну? Я слышал, что ваш батюшка скоро получит более высокую должность.

А ведь у моего здешнего отца и на самом деле имелись планы отправить меня доучиваться за границу. Вот только я сам воспротивился его намерениям. Учиться математике во Флоренции или в Берлине? Ну на фиг. Уж лучше в следователи.

Я тоже улыбнулся в ответ господину Лентовскому и сказал:

— Если называть вещи своими именами, вам интересно — где нашкодил сынок вице-губернатора и отчего папенька не отправил его из России, чтобы не улеглись страсти? Нет, Ваше Превосходительство, я не проиграл в карты папенькино имение, не подделывал векселя и не соблазнял дочь какого-нибудь великого князя.

— Ну, если не желаете рассказать, то не надо, — развел руками штатский генерал. — Но истина все равно всплывет, а так я подумаю — чем же смогу помочь.

А что если сказать правду? Или ту правду, которую я сам знал? Попробую.

— Николай Викентьевич, на самом-то деле никакого секрета здесь нет. На самом-то деле есть две причины, почему я оказался в Череповце. Сказать? — Дождавшись, пока Лентовский кивнет, я принялся за рассказ: — До моего батюшки дошли слухи, что среди моего окружения имеются если не революционеры, то люди радикально настроенные. И он решил, что следует убрать меня куда-то подальше. В том смысле — что от греха подальше, пока я и на самом деле не измазался и не стал каким-нибудь анархистом или большевиком.

— Простите, кем? — не понял Николай Викентьевич. — Что за большевики такие?

Ну вот, что я такого и ляпнул? Об анархистах-то известно, а какие могут быть большевики? Скорее всего, еще и социал-демократах никто не знает, да и имеются ли они в России.

— Оговорился, — поспешно ответил я. — Хотел сказать большаки, а вышло большевики. А большаками у нас называли тех, кто в народ собрался идти. Мы смеялись — дескать, чтобы донести до крестьян правду, нужно на большак выйти, да орать громче.