— Есть, конечно, вероятность, что что-нибудь неожиданно всплывет — может, появится некий самородок из базы данных, который мы по какой-то причине упустили. Но сейчас я исчерпал запас своих стандартных трюков и даже больше.
Пендергаст все еще хранил молчание.
— Мне жаль, — послышалось на том конце провода. — Это... это сильно меня задевает. На моей работе при всех доступных мне средствах люди обычно добиваются успеха и привыкают к этому. Боюсь, я был слишком самоуверен во время нашей последней встречи, дал вам надежду.
— Нет нужды извиняться, — ответил, наконец, Пендергаст. — Я не склонен питать пустые надежды. Дело Альбана поистине сложное.
Некоторое время в трубке царило молчание, а затем агент ЦРУ заговорил снова:
— Есть еще кое-что, что вы, возможно, захотите узнать. Лейтенант Англер, следователь нью-йоркского полицейского управления, ведущий дело об убийстве вашего сына... Я просмотрел его внутренние отчеты. У него есть к вам определенный интерес.
— В самом деле?
— Ваше нежелание сотрудничать и ваше поведение подогрели его любопытство. Впрочем, как и ваше появление на вскрытии. А также ваш интерес к этому куску бирюзы, который вы убедили его одолжить вам на время, которое, как я понимаю, уже истекло. Будьте готовы, Англер может доставить вам неприятности.
— Благодарю за совет.
— Не стоит. Опять же, мне жаль, что я ничем больше не могу с вами поделиться. Но я все еще гляжу в оба. Если в дальнейшем я смогу оказать вам хоть какую-то посильную помощь, наберите основной номер Лэнгли и скажите, что вам нужен сектор «Ю». Если положение дел изменится, я дам вам знать.
Связь оборвалась.
Мгновение Пендергаст сидел неподвижно, глядя на свой сотовый телефон. Затем он положил его обратно в карман, встал и побрел по каменной дорожке прочь из чайного сада.
В просторной кухне частных апартаментов в Дакоте экономка Пендергаста Киоко Ишимура резала зеленый лук. Когда вошел агент, она взглянула на него и жестом показала, что на автоответчике его ожидает сообщение. Пендергаст кивнул в знак благодарности и направился дальше по коридору в свой кабинет. Он вошел внутрь, поднял трубку и, не присаживаясь за стол, включил автоответчик.
— Эм... хм... мистер Пендергаст, — послышался торопливый, запыхавшийся голос доктора Падена, минералога из музея. — Я проанализировал образец, который вы оставили у меня вчера, с помощью дифракции рентгеновских лучей[37], светопольной микроскопии[38], флуоресцентной микроскопии[39], поляризационной микроскопии[40], диаскопического[41] и эпископического[42] освещения, а также с помощью других тестов. Это, определенно, натуральная бирюза: твердость 6, показатель преломления 1,614 и удельный вес около 2,87. Как я уже говорил, нет никаких признаков стабилизации или восстановления. Однако я заметил некоторое... гм... любопытное явление. Размер зерен очень необычен. Я никогда раньше не видел подобных полупрозрачных вкраплений в большой матричный каркас. И цвет... он не встречается ни в одной из известных шахт, которые внесены в нашу базу данных, — у нас не нашлось совпадений с ее химическим маркером. В общем, я... ах... боюсь, что это редкий образец из небольшой шахты, что лишь усложняет и без того сложную задачу идентификации, и потребуется гораздо больше времени, чем я ожидал. Я надеюсь, что вы будете терпимы и не станете просить о возвращении образца, пока я...
Пендергаст не стал слушать остальную часть сообщения. Одним нажатием он удалил его и положил трубку. Лишь тогда он сел за стол, облокотился на полированную столешницу, сцепил пальцы в замок и опустил на них подбородок, устремив взгляд в пространство и ничего перед собой не видя.
Констанс Грин сидела в музыкальной комнате особняка на Риверсайд-Драйв, мягко играя на клавесине. Это был великолепный инструмент, изготовленный в Антверпене в начале 1650-х годов знаменитым Андреасом Рюккерсом[43] II. Прекрасная зернистая древесина корпуса инструмента была отделана позолотой, а нижняя сторона верхней крышки была украшена пасторальной сценой — нимфами и сатирами, спящими на лиственной поляне.
Сам Пендергаст мало увлекался музыкой. Но — так как собственный вкус Констанс был, по большей части, ограничен барокко и периодами раннего классицизма — она была превосходным клавесинистом, а Пендергаст с удовольствием приобрел для нее самый подходящий инструмент. За исключением немного вычурного клавесина, комната была меблирована просто и со вкусом. Здесь наличествовало два старых кожаных кресла, у подножия которых простирался персидский ковер, а с двух сторон от них располагались две дампы от Тиффани. В одну из стен был встроен книжный шкаф, заполненный оригинальными изданиями нотных сборников композиторов XVII и XVIII веков. Противоположную стену занимали более полудюжины выцветших рукописных партитур, написанных от руки Талеманом[44], Скарлатти[45], Генделем[46] и другими.
Нередко Пендергаст проскальзывал в комнату, как беззвучный призрак, и садился в одно из кресел, пока Констанс играла. На этот раз Констанс подняла взгляд и заметила, что он стоит в дверях. Она выгнула бровь, словно спрашивая, следует ли ей прекратить играть, но он покачал головой. Она продолжила прелюдию №2 До-диез Минор из сборника Баха «Хорошо Темперированный Клавир»[47]. Пока она двигалась по указаниям партитуры через небольшой отрывок произведения — беззаботно быстрый и плотный, с проходами из остинато[48] — Пендергаст не спешил расположиться на своем привычном месте, а вместо этого беспокойно бродил по комнате. В конце концов, он наугад вытащил книгу с нотами из книжного шкафа и принялся бесцельно листать ее. Лишь когда музыка смолкла, он проследовал к одному из кожаных кресел и сел.
— Ты прекрасно играешь эту партию, Констанс, — похвалил он.
— Девяностолетняя практика склонна улучшать технику, — ответила она с тенью улыбки на губах. — Есть вести о Прокторе?