Айн Рэнд

Желающие наглядно увидеть роль философии в человеческой жизни могут пристальнее приглядеться к конфликту, происходящему сегодня в католической церкви.

В этом конфликте хорошо виден страх человека определить или поставить под сомнение философские основы: обе стороны готовы противостоять друг другу в тихом смущении, ставя свои убеждения, карьеры и репутацию на кон битвы из-за неназванной причины. Одна сторона преимущественно состоит из тех, кто не смеет эту причину назвать; другая – из тех, кто не смеет ее опознать.

Обе стороны заявляют о своих огорчениях и растерянности от того, что они называют «противоречием» в двух недавних энцикликах Папы Павла VI. Так называемые консерваторы (в религиозном, а не политическом плане) были расстроены энцикликой «О развитии народов» (Populorum Progressio, 1967), которая защищала всемирный этатизм, в то время как так называемые либералы прославляли ее как прогрессивный документ. Теперь же консерваторы прославляют энциклику «О человеческой жизни» (Humanae Vitae, 1968), запрещающую использование контрацептивов, в то время как либералы расстроены. Обе стороны находят эти документы непоследовательными. Однако непоследовательны консерваторы и либералы, а не понтифик. Энциклики строго и безупречно последовательны по отношению к своей основной философии и конечной цели: оба документа исходят из одного взгляда на природу человека и нацелены на установление одинаковых условий для его жизни на земле. Первая энциклика запрещает амбиции, вторая – наслаждение; первая делает человека рабом других, вторая – рабом физических особенностей своего тела; первая проклинает достижения, вторая – любовь.

У доктрины о том, что сексуальность принадлежит к низшему, или животному, уровню человеческой природы, долгая история в католической церкви. Неизбежное следствие из этой доктрины: человек – это не целостное существо, а раздираемое на части двумя антагонистическими, несовместимыми между собой составляющими, то есть его телом, принадлежащим земле, и его душой, относящейся к другому, сверхъестественному миру. Согласно этой доктрине, человеческая сексуальность греховна и порочна независимо от того, с какой целью и каким образом она практикуется: здесь критикуется не ненасытное желание или промискуитет, а способность как таковая.

Веками доминирующее учение церкви считало, что сексуальность – это зло, что только потребность избежать вымирания человечества наделяет секс статусом необходимого зла, и поэтому только производство потомства может ее оправдать. В наше время многие католические писатели не согласны, что взгляды церкви именно такие. А какие они? Писатели так и не дали ответа.

Давайте посмотрим, сможем ли мы найти его в энциклике «О человеческой жизни»[12].

При обсуждении контроля за рождаемостью в энциклике запрещаются любые формы контрацепции (кроме «метода естественных биологических ритмов»). Запрет полный, строгий и недвусмысленный. Он утверждается как моральный абсолют.

Держите в уме все вытекающие отсюда последствия. Постарайтесь увидеть растянутые во времени и пространстве по всему земному шару на протяжении столетий образы ужаса: образ родителей, которые, как вьючные животные, скованы физическими нуждами подрастающего поколения; образ молодых родителей, преждевременно стареющих в бесконечной битве с голодом; образ костлявых масс нежеланных детей, рожденных без единого шанса выжить; образ матерей-одиночек, умирающих в антисанитарных притонах под руками бездарных врачей, делающих аборты; образ тихого страха, сопровождающего каждую пару в моменты любви. Если одновременно удерживать подобные образы в своей голове и слышать, что этот кошмар не остановить, то первым вопросом будет: «Почему?» Во имя человеколюбия можно предположить, что есть какая-то немыслимая и крайне серьезная причина, заставляющая человека безоговорочно поддерживать эту бойню.

Таким образом, первое, что надо искать в энциклике, – причину, то есть ответ на вопрос «Почему?».

«Вопрос о производстве потомства, – заявляется в энциклике, – как и всякий вопрос, касающийся человеческой жизни… должен рассматриваться так, чтобы они включали всего человека и все то служение, к которому он призван, которое не ограничивается только природными и земными вещами, но простирается и к вещам сверхприродным и вечным» (пункт 7).

И еще: «[А]кт взаимной любви, связанный с ущемлением способности передачи жизни, которую Бог-Творец всех вещей согласно особым законам в нем запечатлел, нарушает Божественный замысел, в согласии с которым установлен брак, и противится воле первого Творца человеческой жизни. Поэтому всякий, кто использует дар Божий, лишая его хотя бы частично, значения и цели, действует вразрез с природой как мужчины, так и женщины и с их интимными потребностями, а потому противится также и замыслу Божию, и святой Его воле» (пункт 13).

И это все. Во всей энциклике это единственная причина (много раз повторенная), по которой люди должны превращать свое высшее проявление счастья, то есть свою любовь, в источник пожизненного мучения. Делайте так, приказывается в энциклике, потому что такова воля Бога.

Я, как атеистка, тут же задаюсь вопросом: «Почему те, кто верит, стали бы приписывать Богу такой садистский замысел, в то время как Он должен быть архетипом милосердия, доброты и благожелательности?» Какой цели служит данная доктрина? Ответ с трудом отыскивается в запутанных формулировках, повторениях и наставлениях.

В темных закоулках этого риторического лабиринта можно найти наброски доводов в сомнительную пользу мистической аксиомы, но эти аргументы лишь возмутительно явные уловки подмены тезиса. Как пример: «…кто наслаждается даром супружеской любви, сохраняя [неповрежденными] законы деторождения, тот рассматривает себя не как господина источника жизни, но, скорее, как служителя замысла, инициированного Творцом. Ибо поскольку человек в целом не имеет неограниченной власти над своим телом, так и, разумеется, по особому замыслу, и над детородными силами как таковыми, ибо сии по своей природе направлены на воспроизводство человеческой жизни, началом которой является Бог» (пункт 13).

Что подразумевается здесь под словами «человек в целом не имеет неограниченной власти над своим телом»? Очевидно то, что человек не может изменить метафизическую природу своего тела, что, конечно, истинно. Однако человек в силах выбирать и направлять действия своего тела, особенно в отношении «детородных сил как таковых», и ответственность за использование этих сил полностью лежит на его плечах. «Рассматривать себя не как господина источника жизни» – значит избегать и нарушать эту ответственность. Здесь снова задействованы те же подмена тезиса и «философский комплект»[13]. Обладает ли человек властью определять природу своих способностей производить новую жизнь? Нет. Но, приняв эту природу как данность, решает ли он, производить жизнь или нет? Конечно, решает, и он (вместе со своим партнером) – единственный судья, а последствия такого решения влияют и определяют направление его жизни.

Вот ключ к разгадке смысла приведенного отрывка: если бы человек считал, что столь важный выбор, как продолжение рода, не в его власти, то во что бы эта мысль превратила его контроль над собственной жизнью, целями и будущим?

Пассивное послушание и беспомощное сложение ответственности по отношению к физическим способностям своего тела, рождение как неизбежный результат сексуального акта, есть природная участь животных – не людей. В энциклике делается акцент на высшие, духовные особенности человека, на его душу, на святость брака здесь, на земле, и при этом сексуальная жизнь человека опускается до уровня животного. Что это говорит о взглядах на секс?

Как бы предваряя конкретные возражения, в энциклике заявляется: