Наконец, навеселившись, мы предложили агитбригаде и комиссару, если они не спешат, послушать наши песни. У нас была одна гитара, две еще были у ансамбля, мы попросили их и запели. Пели песни Окуджавы, Визбора, Городницкого, Высоцкого, Полоскина, Вихорева, Кукина, Клячкина, Ады Якушевой и Новеллы Матвеевой, замечательные песни неизвестных мне лэтишников, но хорошо мне известные (до сих пор помню многие из них). В нашей «команде» многие играли на гитаре и почти все хорошо пели, причем у каждого песни были свои «коронные» и любимые. Лидерство передавалось от одного к другому, остальные же подпевали, раскладывая мелодию на голоса. Студенты и начальство сидели притихшие, в каком-то оцепенении, наверное, испытав потрясение, которое было у меня, когда на своей первой целине я услышал эти песни в исполнении геологов, как-то приехавших к нам на ночлег. Видимо, слишком велика наша страна, и песни, которые мы пели, еще не преодолели почти десять тысяч километров от Ленинграда до города Бикин на далекой Уссури. Незаметно и как-то быстро спустилась ночь, мы зажгли костер, а студенты просили: «Ещё, ещё…»
Моя научная работа в лаборатории шла полным ходом. Я подрабатывал дежурствами на станции скорой помощи, обслуживавшей посёлок Песочный и примыкающие к нему Дибуны. Год пролетел стремительно. Как провести лето и куда ехать – никаких сомнений не было. Конечно, в Хабаровск. Во-первых, нас усиленно приглашало стройуправление Крайрыболовпотребсоюза, очень довольное результатами нашего прошлогоднего десанта: мы работали с утра до ночи, не пьянствовали и в общем, если не считать первоначальной накладки с картофелехранилищем, быстро и качественно строили нужные им объекты. Во-вторых, мы хорошо заработали – деньги по тем временам немалые. Кто-то копил на кооперативную квартиру, кто-то – на машину. Почти у всех были маленькие дети, которые часто болели. Моя дочь Маша дольше сидела дома, чем ходила в детский сад, Лена брала больничный. По больничному листку по уходу за ребенком платили только три дня, и если бы не мои летние заработки, то нам пришлось бы совсем худо. На них мы могли пережить зиму. Третьей причиной, конечно, было то, что за эти годы мы настолько сдружились, что часто общались и в городе, ходили друг к другу в гости, перевозили очередного счастливчика, получившего по городской очереди или купившего квартиру, собирались на дни рождения, которые неизменно заканчивались хоровым пением. И совместная работа, пусть тяжелая и грязная, оставляла у большинства из нас чувство настоящего мужского товарищества. Всегда можно было надеяться на надежное плечо, помощь друга.
Летом 1971 года нашим объектом был огромный склад такого же типа, что мы построили в предыдущий год в Бикине. К нему нужно было пристроить еще здание промышленного холодильника – фактически трехэтажный большой дом. Объект был в трёхстах километрах к югу от Хабаровска, в деревне Лермонтовка, также на Уссури. Поселили нас в гараже, который был построен какой-то бригадой годом ранее. Гараж стоял на сопке, с которой открывался замечательный вид на Уссури на западе и отроги Сихотэ-Алиня на востоке. Через теодолит мы хорошо видели фанзы на китайском берегу Уссури, джонки, снующие у китайского берега. Граница была рядом. В Лермонтовке располагался гарнизон, где был ближайший магазин «Военторг», с которого мы начали знакомство с новым для нас местом. На первом этаже двухэтажного неказистого здания была столовая, а на второй этаж вела маршевая лестница, которая от входной двери шла наверх, а после небольшой площадки на полуэтаже раздваивалась и вела одна в промтоварный отдел магазина, а другая – в гастроном, куда нам как раз и нужно было. Поднявшись на полуэтаж, мы остановились, не зная, по какой лестнице попасть в гастроном – левой или правой. «Что там думать? – сказал, кажется, Сашко Малеванный. – Следуйте указаниям вождя!» На стене прямо перед нами висел плакат, на котором вождь мировой революции в кепке приветствовал нас и указывал путь. На плакате было написано «Верной дорогой идёте, товарищи!» И ведь был прав – куда нужно было, туда и пришли.
Однажды после дождя в огромной луже на нашем объекте застрял, крепко схваченный глиной, бульдозер на базе трактора «С-100». Володя Вашкелис пошел в танковую часть, что располагалась недалеко, и прикатил на учебном танке без башни. Молоденький старлей, сидя на крышке, прикрывающей место, где должна быть башня, приказал механику-водителю развернуться кормой к бульдозеру и затем крикнул нам, чтобы мы зацепили на бульдозере конец толстенного троса. Танк заревел, напрягся, дернул, но вытащить крепко застрявший бульдозер не удавалось. Гусеницы вращались, разбрызгивая грязь, но безуспешно. Старлей выругался, попросил отцепить трос и умчался на своей учебке. Минут через двадцать мы услышали мощный рев – на нас мчался современный боевой танк – с башней, орудием и пулеметом. В люке танковой башни стоял наш старлей, стиснув зубы. Снова зацепили бульдозер, танк дернул трос так, что мы думали, оторвется ось у бульдозера, – он вылетел из глиняных объятий, как пробка из бутылки шампанского – с хлюпом, причем все контуры его ходовой части какое-то время были видны, как на слепке, но потом быстро затянулись жижей.
– Вот так-то, – сказал старлей, явно гордясь своей могучей машиной. Мы просили разрешения и залезли на танк, разглядывая эту чудо-технику. У меня есть замечательная фотография, на которой Коля Бахарев сидит верхом на стволе танка, а на броне и башне живописно расположились мои товарищи и я.
Работали мы очень много, работа быстро продвигалась. Нужно было искать дополнительные объекты. Нашли что-то в поселке Чумикан – на берегу Охотского моря. Несколько парней улетели туда и смогли вернуться лишь через три недели – работы там оказалось мало, а вылететь нельзя было, погода была нелетная. Вернувшиеся путешественники привезли каждый по огромной кетине, которые они купили у браконьеров в аэропорту Николаевска-на-Амуре перед вылетом – рубль за штуку. Отдраили большой таз, в котором стирали портянки, выпустили в него икру из привезенных рыбин, посолили. Получился почти полный таз превосходной кетовой икры. Наелись до отвала, кету разделали, просолили и повесили на крюках на ворота гаража – на горячем солнце она быстро провялилась. Остатки икры – наверное, половину таза – пришлось наутро выкинуть – холодильника у нас не было и можно было отравиться. Наверное, недели две после этого, идя обедать в поселковую столовую, мы брали с собой по куску великолепной соленой кеты, отрезая его с висящих на воротах гаража рыбин. В столовую привозили в деревянных бочках темное пиво «Таёжное», под кету оно было очень даже неплохим.
Запомнился эпизод с лекцией, которую я по старой привычке лектора общества «Знание» пообещал тёткам из конторы райпотребсоюза, для которого мы и строили склад и холодильник, прочитать в местном клубе. Лекция была назначена на 19 часов – перед киносеансом. Днем подходит ко мне Эдик Павлюк: «Доктор, беги скорее в контору – там у входа такое объявление о твоей лекции висит – закачаешься!» Я спустился с лесов, с которых «ложил» кирпич, и пошел посмотреть, что так удивило Эдуарда. На стене висел большой плакат, на котором большими буквами было написано: «Сегодня в 19.00 в Клубе лекция: НАУКА ПРОТИВ РАКА (Рак можно предотвратить!). Лектор – сотрудник Ленинградского Анкологического института В. Н. Анисимов. Приглашаются все желающие. Вход свободный».
– Исторический документ. Покажешь на работе – обхохочутся, – показывая на опечатку, говорил мне Павлюк.
– Заберу после лекции, – согласился я.
Клуб был полон – пришли не только коренные жители деревни, но и старшие, и младшие офицеры с женами из танковой части, что стояла рядом. Невиданное дело: в деревне на Уссури – лектор из самого Ленинграда! После лекции я хотел забрать плакат – но его уже сорвали на закрутки местные мужички.
На следующее лето так сложилось, что по графику я должен был идти в отпуск раньше моих товарищей по строительной бригаде. Да и состав команды понемногу менялся, кто-то не мог поехать по семейным обстоятельствам, у кого-то отпуск был в другое время. Короче, я полетел в Хабаровск за четыре дня до прилета основной группы – заключать договор с СМУ Крайрыболовпотребсоюза, где нас уже хорошо знали и ценили. Объект предложили там же, в Лермонтовке: построить очистные сооружения для склада и холодильника и ещё один двухэтажный корпус для комплекса конторы. Очистные сооружения – объект технически сложный, но и стоили они неплохо, а в инженерной квалификации своих товарищей по бригаде я не сомневался.
Заключение договора было делом недолгим – обе высокодоговоривающиеся стороны хорошо знали друг друга. У меня оставалось целых два совершенно свободных дня до прилета всей команды. Я решил съездить на станцию Болонь, которая находилась в трёх часах езды от Николаевска-на-Амуре. В Болони жила в то время моя однокурсница по медучилищу Надя Бережкова. Когда отца в 1960 году демобилизовали, мы вернулись в Ленинград из Хабаровска. Я успел окончить 1-й курс медучилища в Хабаровске и перед отъездом передал свои полномочия старосты исторического кружка милой девушке Наде из нашей группы. Потом была переписка, я посылал какие-то книги, альбомы по Ленинграду, но мы не виделись много лет. Из Надиных писем я знал, что она успела трижды побывать замужем, имела четверых детей, работала фельдшером в Оймяконе, где полюс холода, а теперь вот работает фельдшером леспромхоза в Болони, что на берегу могучего Амура. Я брел по проспекту Карла Маркса – главной улице Хабаровска. На глаза попались городские железнодорожные кассы. Я остановился у большого расписания поездов. Совгаванский поезд из Хабаровска уходил вечером, прибывал в Болонь в шесть утра, а встречный из Советской Гавани проходил в 24.00. Ночевать мне было негде, и я совершенно спонтанно решил смотаться в Болонь навестить Надежду. «Вот удивится», – подумал я. Билет на поезд стоил сущие копейки. И вот уже в 6.00 поезд тормозит у будки с надписью «Станция Болонь». Стоянка – одна минута. С поезда сошел только я. На платформе стояла какая-то толстая тётка в очках, явно ожидая кого-то. Меня никто не должен был встречать, я ехал сюрпризом. Думал, посижу на станции, затем найду фельдшерский пункт, спрошу, где живет фельдшер Надя Бережкова, дальше мои планы не простирались. Женщина подошла ко мне, близоруко всматриваясь в мое лицо, и неожиданно спросила удивленно: «Володя? Анисимов?»
Это была Надя. Она встречала брата, который должен был приехать этим поездом, но почему-то не приехал. В результате встретила неожиданно меня, и что особенно удивительно – узнала во мне своего товарища по группе, с которым не виделась двенадцать лет! Тогда я был низкорослым (всего 160 см) щуплым четырнадцатилетним мальчишкой, а теперь перед ней стоял достаточно рослый (175 см) нехилый двадцатишестилетний взрослый мужчина. Мы пошли в медпункт – Надя дежурила там до восьми утра, затем была свободна. Потом пришла смена – молоденькая медсестричка. Мы пошли к Наде домой. Многие дома в Болони были построены пленными японцами и имели характерные крыши с загнутыми вверх краями. Я такие видел только в кино и – через много лет – в Японии, когда летал на конференцию в Киото. Мы шли по деревянным тротуарам, которые скрипели и иногда раскачивались под ногами. Я обратил внимание на то, что все встреченные первыми кланялись и уважительно говорили: «Здравствуйте, Надежда Григорьевна!» Пришли домой. Родители Надежды сказали, что тоже меня узнали – как-то они приезжали навестить Надю в Хабаровск, где мы и познакомились. Дядя Гриша – инвалид войны, потерявший на её дорогах ногу, работал бухгалтером, тётя Дуся хозяйничала и присматривала за выводком Надиных детей. Я спросил, где муж, на что получил ответ: «Там, где и должен быть, – в тюрьме». Оказывается, он по пьянке приревновал Надю к кому-то и пырнул её ножом в живот. Ее успели довезти в кабине тепловоза до больницы в Николаевске и прооперировали. К счастью, серьезных повреждений не оказалось, и дети, чуть было не лишившись матери, лишились на несколько лет отца. Я этого всего не знал, Надя не писала об этой стороне своей бурной жизни. «Ну, Володя, ты с дороги, будем завтракать».
На столе появилась квашеная капуста, соленые огурцы и грибы, жареная рыба и четверть зеленого стекла, из которой дядя Гриша налил почти до краёв четыре граненых стакана. «Ну, за встречу!» – сказал хозяин дома и в один приём втянул в себя стакан самогона. Его примеру последовали тётя Дуся и Надежда. Мне пришлось не ударить в грязь лицом и опрокинуть в себя обжигающую жидкость с тошнотворным запахом.
– Ништо, – сказал дядя Гриша, – мы его гоним из чесского сахара.
– Чехословацкого, – поправила отца Надя. – Вот смотри, он тростниковый, поэтому и запах.
Надя пододвинула ко мне картонную коробку с прессованными кубиками сахара, на которой по-испански было написано, что он сделан на Кубе.
– А нашего сахару сейчас не завозят.
Почему его называют чешским, я так и не понял – может, это были чудеса экономики СЭВ (Совета экономической взаимопомощи), объединявшего страны социалистического лагеря.
После завтрака меня положили на веранде отдохнуть. Проснувшись часа через три, я узнал, что сосед дяди Гриши, узнав, что у Надежды гость, врач из самого Ленинграда, завел моторку, отъехал в свое заветное место и наловил ведро отменных карасей к обеду. Тетя Дуся хлопотала на кухне. Внутренний голос мне подсказал, что в обед меня ждёт еще стакан дистиллята, полученного при брожении тростникового плода кубино-чешско-советской дружбы, который я при всем моем восхищении Фиделем не в силах буду влить в свой организм. Надя предложила мне пройтись по деревне, все сообщение в которой было либо по воде на лодках со стационарными моторами, либо по мосткам и деревянным тротуарам. Почти японская церемония раскланивания с Надеждой Григорьевной повторялась с каждым новым встречным, что убедило меня в том, что авторитет медработника как никогда высок в нашей стране, причем его степень намного выше в провинции, чем в столичных городах. На фоне необычных для русского села домов с загнутыми вверх краями крыш это выглядело даже как-то вполне естественно. Неожиданно мы увидели небольшой домик с большой надписью «Магазин». Внутренний голос велел мне заглянуть туда. На полках стояли банки кильки в томате, пачки тростникового кубино-чешского сахара, кирпичи очень темного хлеба местной выпечки и – о радость! – стройный ряд бутылок с зелеными «бескозырками» и надписью «Водка московская». Я попросил посмотреть на этикетку и убедился, что содержимое произведено на Хабаровском ликеро-водочном заводе, а особый значок над надписью подсказал мне, что продукт изготовлен из пшеничного спирта. Прикинув объем бутылки – пол-литра – и вспомнив размер граненых стаканов, я взял две бутылки.