– Миша, – обратился я к трактористу, – здесь мы воду брать не будем. Нет ли поблизости другого колодца?
Миша сказал, что в трёх километрах за прудом находится пионерский лагерь, где есть чистый колодец. Приехали в лагерь. Начальник лагеря объяснил мне, что дебет колодца невелик и воды едва хватает для нужд пионерлагеря. Видя мое разочарование, он рассказал, что есть недалеко старый заброшенный колодец, в нем была хорошая вода, но его нужно почистить. Колодец был с крышкой и воротом, но бревенчатые стены его были темны и склизки. Миша откачал насосом всю воду из колодца, я спустился в него на старой цепи, выгреб со дна весь мусор и скопившуюся грязь, которую в ведрах вытаскивал наверх Миша. Дно мы засыпали чистым песком, благо его было много поблизости, навесил на крышку замок, который одолжил мне начальник лагеря, и запер его на ключ. Он разрешил нам набрать немного воды из действующего колодца. Вечером мы с Мишей снова поехали в пионерлагерь, открыли колодец, который уже заполнился водой, откачали всю воду, я бросил на дно горсть таблеток с дезинфицирующим составом для питьевой воды, которыми нас снабдили еще в Ленинграде. Наутро воду уже можно было пить. Я передал ключ от колодца Мише, и он снабжал нас отличной питьевой водой – ни одного случая гепатита или кишечной инфекции в отряде не было.
Строили мы рядом с казахским поселком ферму – два коровника из бутового камня. Политехи не имели опыта работы с камнем, который я приобрел на своей первой целине. «Давайте сделаем щиты для кладки, нас армяне научили», – сказал я командиру и мастеру отряда. «Мы это обсудим на заседании штаба», – сказали мне, но на заседание не пригласили. По правилам ССО врач был членом штаба, куда входили также командир, комиссар, мастер и завхоз. Но мне объяснили, что все члены штаба являются членами КПСС, и они представляют собой партячейку, и заседания штаба – это заседания партячейки, куда не членов партии могут приглашать лишь при особой надобности. Я удивился, но не стал спорить: «В каждой избушке – свои погремушки». У меня была своя небольшая «медицинская» палатка, где я оказывал помощь нуждавшимся в ней товарищам по отряду. Отрядный врач мог не работать в бригадах на строительстве, как и бывало во многих отрядах. Однако мне сидение без дела, поскольку собственно медицинской работы было немного, не нравилось, и я работал в одной из бригад наравне со всеми. Решение штаба было такое: сделаешь один щит, тогда посмотрим, как пойдет с ним у тебя работа. На следующий день, когда наша бригада, используя два щита, существенно перевыполнила норму по кубатуре кладки, партячейка одобрила мою инициативу. Уже из других бригад приходили «перенимать передовой опыт», в который раз свидетельствуя о направляющей и руководящей роли партии в строительстве светлого будущего для казахских коров.
Нужно сказать, что мое решение проблемы с питьевой водой было довольно удачным. В отряде никто не болел, чего нельзя было сказать о жителях казахского поселка. В течение месяца, который мы провели, строя коровники в этом месте, несколько раз за мной приезжали из деревни, чтобы я осмотрел заболевших детей, взрослых и стариков. Обычно это были кишечные инфекции, простуды, пневмонии, отиты. Я оказывал помощь, назначал лечение, давал лекарства из своих запасов, направлял, когда требовалось, больных в районную больницу. После визита каждый раз хозяин дома предлагал рюмку водки или кумыса. Отказаться было нельзя – обидишь. Водки я не пил и даже к тому времени еще и не пробовал, да и не хотелось – жара стояла страшная. А кумыс был холодным, его доставали из-под пола, наливали в большую пиалу. Я быстро привык к этому замечательному и несколько хмельному (как пиво) напитку из кобыльего молока и с удовольствием его пил.
Однажды завхоз отряда разбитной парень Витька Ицкович сказал мне, что приглашает меня и ещё нескольких его друзей на «пикничок». Мы сели в штабного «козлика», за рулем которого был сам зав-хоз, проехали плотину у пруда за казахским поселком, проехали пионерский лагерь и остановились у нескольких чахлых кустов, громко называемых рощей. Расстелили на пожухлой травке солдатское одеяло, открыли консервные банки с килькой и сайрой, нарезали огурцы и хлеб, Витька торжественно извлек из огромного портфеля две бутылки сухого белого вина «Бiле мiцне». Разлили по кружкам первую бутылку, выпили, закусили. Когда Витя взялся за вторую, произошло непонятное: дно бутылки осталось на одеяле и все вино образовало небольшую лужицу, на которую мы с некоторым изумлением уставились. Первым не растерялся, конечно, завхоз: он схватил ложку и стал быстро набирать вино в свою кружку. Кто-то также ложкой стал быстро набирать вино и пить его, минуя стадию его сбора в кружку, что ускорило дело. Но ложки было всего две, и третий мой собутыльник припал к своему краю лужицы вина и стал по-собачьи лакать его. Не поверите, но на ворсистом одеяле даже мокрого пятна не осталось – так быстро и находчиво справились мои товарищи с возникшей проблемой.
Через несколько дней мы завершили строительство коровников, оставалось сделать стропила и крышу, и основная часть отряда должна была переехать в другое отделение того же совхоза. Мне нужно было отдать начальнику пионерлагеря ключи и замок от колодца. Мы поехали на «Беларуси» с прицепленной цистерной. Шел дождь. Дорога шла по импровизированной плотине, подпиравшей ручей, образовав довольно большой пруд, в котором мы даже иногда купались, несмотря на то, что из него пили коровы и лошади и он зеленел местами. Плотина была довольно высокой – метров 15–20. Неожиданно на середине пути через плотину передние малые колеса «Беларуси» соскользнули по раскисшей глине, и трактор стал медленно сползать под уклон на большие камни, лежавшие у основания плотины. «Прыгай, доктор!» – закричал Мишка, выключив зажигание и сиганув с трактора. Я последовал за ним, и освобожденный от седоков трактор вместе с цистерной перевернулся и рухнул к основанию плотины на камни. Мы взобрались на дорогу по скользкому глинистому телу плотины и пошли в свой палаточный лагерь, хохоча во все горло.
– Слушай, командир, – сказал Миша, когда мы предстали перед ним мокрые от дождя и заляпанные грязью, – доктор у вас счастливый – успел спрыгнуть с трактора, хоть и справа от меня сидел.
На следующий день мы переехали на другой объект километров за 30–40 от первого места. На этот раз никакого посёлка и водоёма рядом не было. На все четыре стороны до горизонта была ровная, как стол, степь. Мы поставили палатки и начали строить кошары для овец. Дело шло быстро, так как конструкция кошар была довольно проста: две параллельные стены высотой до полутора метров на низком цоколе с расстоянием метров 10–15 между ними образовывали П-образное строение. По центру каждой из трех сторон кошары ставились в ряд деревянные столбы, на стены клали лаги, к столбам и лагам крепили стропила и делали крытую шифером кровлю. На этих объектах «армянским» щитам просто цены не было. Наша бригада за день выкладывала по три-четыре кубометра кладки на брата, неизменно опережая в «социалистическом соревновании» другие бригады, о чем ежедневно можно было прочитать в «Боевом листке», аккуратно выпускавшемся комиссаром отряда.
Как-то мимо строящихся кошар – только стены были возведены – пастухи гнали стадо овец. Какой-то барашек легкомысленно отбился от стада и решил посмотреть, как идёт строительство его будущего дома. Это была его роковая ошибка. Витька Ицкович, убедившись, что пастух не заметил отсутствия любознательного барашка, взял кувалду и, когда несчастный зашел за стенку, скрывавшую его полностью, недолго думая ударил бедолагу в лоб. Тот, конечно, такого приёма не ожидал и – видимо, от огорчения – испустил дух, немного подрыгав ногами. Нечего и говорить, что на ужин у нас был роскошный плов вместо опостылевшей сиреневой «шрапнели» (перловки).
Строительство кошар быстро продвигалось. Рядом – примерно в метрах пятистах от них – стояли длиннющие стога с сеном. В один из вечеров мой товарищ по бригаде Александр Бегун таинственным голосом предложил мне и еще одному парню пройтись к стогам. Стояла роскошная южная ночь. Звезды были размером с блюдце, все созвездия были как на ладони. Я привез с собой атлас звездного неба и часто вечерами уходил в степь подальше от электрических огней. При свете луны, которая огромной красной дыней лежала на краю степи, я изучал по атласу звезды, отыскивая созвездия Ориона, Рыб, Кассиопеи, повторяя про себя волшебные названия звезд – Альдебаран, Бельтегейзе, Сириус, Вега, наслаждался видом Млечного Пути. Там, я точно знал, есть туманность Андромеды, где живут наши товарищи по разуму. Саша достал банку килек, хлеб и бутылку «Водкасы Москвасы» (водки «Московской»), разлил по кружкам. Так я первый раз выпил водки. Млечный Путь быстро расплылся, созвездия стали быстро смещаться по небесной сфере. Я проснулся утром от холода, лежа у подножия стога, прикрытый своим ватником и сеном. Рядом ворочались оба моих собутыльника. «Ну и мерзость эта казахская водка, – сказал Саша, демонстрируя отвращение к суррогату местного производства, – не то что наша, питерская!» Мы с ним легко согласились.
В середине августа ко мне, как и ко многим отрядным врачам, местные медики обратились с просьбой помочь в осмотрах детей перед школой. Меня поразило обилие детей с немецкими именами – Ганс, Фриц, даже Адольф – в поселках, где жили преимущественно переселенные с Волги немцы. Они сохранили не только свои имена, но и в значительной мере свою культуру. Приехав в немецкий поселок, мы всегда поражались чистоте, аккуратно побеленным и подвязанным деревьям, вымощенным кирпичом или камнем дорожкам от ворот к крыльцу. В домах у немцев на окнах висели занавески, стояли в горшках цветы, чистыми были туалеты. Как будто и жили они не в России почти четверть тысячелетия, привезенные еще Екатериной. Каким контрастом к ним выглядели русские и особенно казахские поселки…
Дело шло к отъезду – приближался сентябрь. Нам сказали, что студенты ленинградских вузов будут брошены на уборку урожая в пригородные совхозы, а нас обком комсомола просит продлить на весь сентябрь наше пребывание на целине. Кроме того, учить нас будет некому – преподаватели мобилизованы вместе со студентами, а «планета Целина» ждет наших трудовых подвигов. Все единодушно проголосовали за то, чтобы порадовать Родину новыми объектами, и приняли обязательство ударно построить еще третью кошару. В сентябре уже по ночам были заморозки, вода в умывальниках стала замерзать. Дежурные наливали по утрам в них подогретую воду. Нам привезли по второму одеялу, но многие спали одетыми – так было холодно. Тем не менее еще одну кошару мы построили. Накануне отъезда дирекция совхоза прислала нам двух баранов, два мешка муки, два ящика водки и двух женщин, которые приготовили нам настоящий бешбармак. До сих пор помню резко пахнущие куски жирной баранины, крупную плоскую лапшу и сивушный запах «водкасы».
Утром пришли грузовики. Мы вернулись в Ленинград. Перед отъездом состоялось заседание штаба отряда, куда впервые пригласили меня. Комиссар торжественно объявил, что как лучшего каменщика отряда меня партячейка представила к награждению Почетной грамотой ЦК ВЛКСМ. Комиссара представили к награждению медалью «За освоение целинных земель». Вообще-то, сказал мне комиссар, отряду обещали две медали, и единственным кандидатом на вторую медаль был я. Но потом почему-то дали только одну медаль. Конечно же, партячейка не могла отдать её студенту другого вуза, хоть и такому замечательному, как их доктор, поскольку медали учитывали в соцсоревновании между отрядами и факультетами славного Ленинградского политехнического института имени Всероссийского старосты М. И. Калинина. Грамота ЦК комсомола – гораздо более почетная награда, чем медаль, убеждал меня будущий медаленосец. Я не спорил: грамота так грамота, и на том спасибо. Отряд был славный, песни у политехов были хорошие – я целый блокнот исписал, водку они меня пить научили, много не болели, жили весело, работали хорошо. Лето прошло замечательно.
Глава 2. Введение во храм
Хорошо помню день, когда я впервые пришел в Институт онкологии. Поводом к посещению была заинтересовавшая меня статья «Факелы на пальцах» об эффекте Кирлиан в книжке, изданной «Комсомольской правдой» в научно-популярной серии «Эврика». Супруги Кирлиан обнаружили, что при воздействии полей сверхвысокой частоты биологические объекты излучают некие светящиеся поля, поддающиеся регистрации при фотографировании. При этом характер этого свечения, в том числе его цвет и интенсивность, зависели от функционального состояния того или иного органа или ткани. Особенно меня поразило, что свечение кожных покровов человека было различным в разных участках и распределялось по зонам Геда, а при заболеваниях существенно изменялось. Был я студентом 3-го курса, и мне пришло в голову, что этот метод должен быть эффективным для диагностики рака. Недолго думая я взял книжку со статьей, махнул рукой на лекции и поехал в Институт онкологии, благо располагался он тогда совсем недалеко от I Меда, на Каменном острове. Логично предположив, что с подобным предложением следует обратиться в лабораторию биофизики, я пришел к её заведующему – профессору Павлу Поликарповичу Дикуну, – справки я навёл в регистратуре института. Павел Поликарпович встретил меня хорошо, в свойственной ему манере терпеливо выслушал. Но когда я иссяк, сказал, что его лаборатория занимается выявлением канцерогенов в окружающей человека среде, и, если меня это заинтересует, он готов, несмотря на то, что я студент-медик, а не биофизик или хотя бы биолог, научить меня этому, поскольку проблема становится все более актуальной. Я вежливо поблагодарил, сказав, что меня все же интересует применение метода Кирлиан в онкологии. «Кажется, этой проблемой интересовался Николай Павлович Напалков», – задумчиво произнес Павел Поликарпович. Вот так я впервые услышал имя человека, встреча с которым круто изменила и определила всю мою последующую жизнь. «А в какой комнате его найти?» Павел Поликарпович объяснил, что лаборатория опухолевых штаммов, которой руководил Николай Павлович, уже переехала в одно из помещений комплекса новых зданий Института, построенных в поселке Песочный, под Ленин-градом. Чтобы туда попасть, нужно было доехать на трамвае до Финляндского вокзала, затем на электричке Выборгского направления – до платформы Песочная, а там пешком два километра до Института онкологии. Такое препятствие не казалось серьезным – ведь у меня была идея! Я немедленно отправился на ближайшую к Каменному острову станцию Ланская, доехал до Песочной и дошел до Института. Меня поразил огромный клинический корпус, выстроенный в сосновом лесу. В проходной мне сказали, что лаборатория Напалкова находится в здании вивария, – лабораторный корпус еще достраивался.
Нужно сказать, что Институт онкологии, основанный Н. Н. Петровым в 1927 году, первоначально располагался в одном из корпусов больницы Мечникова на Пискаревке, а затем уже получил комплекс зданий на 2-й Березовой аллее Каменного острова. В конце 1950-х годов было принято решение правительства о строительстве для Института новой клинической и экспериментальной базы. Институту предложили на выбор две площадки – одну на Поклонной горе, в конце проспекта Энгельса, что было в то время на самой северной окраине города. Другая площадка находилась еще севернее, в 25 километрах от города, в поселке Песочный, бывшей Графской, принадлежавшем когда-то могущественному фавориту Екатерины Великой графу Шувалову. Тогдашний директор Института, крупный онкогинеколог, действительный член АМН СССР Александр Иванович Серебров, выбрал местом строительства поселок Песочный. Как обещал в те времена Н. С. Хрущев, совсем скоро наступит коммунизм, в каждой семье будет автомобиль (а то и два), по генеральному плану развития города до Песочного проведут метро и до Института будет совсем рукой подать. Кроме того, при посещении ряда онкологических центров в США и странах Западной Европы А. И. Серебров имел возможность убедиться, насколько удобнее и комфортнее для больных располагать такие центры на природе, где свежий воздух и сама обстановка лечат. Злые языки утверждали, что основным аргументом в выборе площадки для строительства Института в Песочном была близость к Репино, где в академическом поселке была дача директора. Так ли это было на самом деле или нет, мы уже никогда не узнаем. Когда в 1975 году Центральный научно-исследовательский рентгенорадиологический институт переехал с улицы Рентгена на Петроградской стороне в пос. Песочный, став нашим соседом, появились планы строительства ещё каких-то трех институтов медицинского профиля, заговорили о создании в Песочном медицинского городка. Была и другая версия. В 60-е годы прошлого века началось строительство новых зданий для Университета и многих НИИ Ленинграда в пригородах. То ли в центре места не хватало, то ли это была злая воля тогдашнего всесильного хозяина города – первого секретаря горкома КПСС Григория Васильевича Романова, ненавидевшего питерскую интеллигенцию и старавшегося «убрать её подальше, с глаз долой». Впрочем, это уже другая история…
Итак, я впервые приехал в Институт онкологии. Обогнув клинический корпус, я увидел пруд, за ним большое четырехэтажное здание лабораторного корпуса, а слева от него – трехэтажный корпус вивария, на третьем этаже которого располагалась нужная мне лаборатория опухолевых штаммов. Была середина ноября 1964 года. Земля была укрыта рано выпавшим снегом, он лежал на ветках сосен, был солнечный день, и все казалось восхитительно прекрасным.
Кабинет заведующего лабораторией занимал угловую комнату и был залит солнцем. Вдоль стен и между окон стояли высокие светлые стеллажи с книгами и банками, в которых находились заспиртованные животные с опухолями или отдельные их органы, пораженные опухолевым процессом. Николай Павлович Напалков сидел за столом в старинном деревянном вращающемся кресле (как я потом узнал – ранее принадлежавшем самому Н. Н. Петрову). Он принял меня очень любезно: расспросил, где и как я учусь, где живу, кто мои родители, что я знаю об опухолях. Несколько озадачили меня его вопросы о моем возрасте и разрешат ли мне родители ездить в Песочный. Мне уже было почти 19 лет, позади было медицинское училище, я был студентом 3-го курса медицинского института, дважды побывавшим на целине в строительных отрядах, и я полагал себя весьма самостоятельным и взрослым человеком. Я уверенно ответил, что, конечно же, разрешат. Думаю, что вопрос Николая Павловича был продиктован моим исключительно юным видом. Тогда мы жили на улице Ткачей в Невском районе, метро в том районе ещё не было, и дорога от дома до Института занимала более двух часов в одном направлении. «Ну, ты все же заручись их согласием», – сказал Николай Павлович и перешел к вопросу о цели моего визита. Он действительно интересовался эффектом Кирлиан, даже приобрел установку, генерирующую поля СВЧ, дал мне прочесть фотокопии нескольких имевшихся у него публикаций супругов Кирлиан. Затем спросил, знаю ли я, что такое перевиваемые опухоли и что такое противоопухолевые препараты. Видимо, мои ответы были весьма неубедительными, и Николай Павлович дал мне книжку «Модели и методы экспериментальной онкологии»[8], в которой велел прочесть главу о методах испытаний противоопухолевой активности новых препаратов в опытах на животных. Ещё он сказал, что методом Кирлиан мы займемся позднее, а пока нужно срочно испытать на противоопухолевую активность новый препарат, синтезированный в Химико-фармацевтическом институте. Приехать он мне назначил через неделю, 30 ноября. Я не решился сказать, что в этот день у меня очень важное событие. Окрыленный, я поехал домой – ведь меня не выставили, а пригласили заняться наукой!
Этот день я никогда не забуду по двум причинам. Во-первых, в этот день началась моя научная жизнь. Но началась она во второй половине дня. А с утра я был в Смольном, где состоялось торжественное мероприятие – награждение лучших бойцов студенческих строительных отрядов Почетными грамотами ЦК ВЛКСМ и правительственными наградами. Летом 1964 года я ездил отрядным врачом строительного отряда физико-механического факультета Ленинградского политехнического института на целину в Кокчетавскую область Казахстана. Штаб отряда признал меня лучшим каменщиком и представил к награждению Почетной грамотой ЦК ВЛКСМ. Сидим мы с друзьями в историческом зале Смольного, где была провозглашена Советская власть, слушаем речи партийных и комсомольских руководителей. Наконец, речи закончились и начали вызывать по списку награжденных грамотой ЦК комсомола. Мне ждать долго не пришлось – фамилия на «А» в начале списка. И вот мне уже пожимают руку и вручают под аплодисменты красивую грамоту. Очень гордый, я возвращаюсь на место и показываю её моим однокурсникам Сергею Кетлинскому и Жене Соболеву, которые ожидали, когда им вручат медали «За освоение целинных земель». Наверное, целых полчаса вручали грамоты, а затем начали вручать медали. Ждать до буквы «К» было еще долго, мы о чём-то трепались. Вдруг Сергей толкает меня в бок: «Тебя вызывают!» Из президиума по микрофону повторили: «Так есть здесь Анисимов Владимир из I ЛМИ им. Павлова?» – «Это тебя, иди», – повторил Сергей. Я, недоумевая, пошел по проходу к столу президиума, где мне вручили еще и медаль. Оказалось, что районный штаб представил меня к награждению медалью как лучшего в составе их районного ССО отрядного врача, поскольку у меня в отряде была самая низкая заболеваемость и не было ни одного случая гепатита, «косившего» целые отряды.
Переполненный впечатлениями и нащупывая (не потерял ли?) сквозь сумку коробочку с медалью, я приехал в Институт онкологии. Книгу, которую мне дал Николай Павлович, я прочёл и даже законспектировал. Ожидал, что он начнет меня экзаменовать. Однако Николай Павлович, осведомившись о том, посмотрел ли я книгу, достал из холодильника пузырек с каким-то белым порошком. Сказав, что это тот самый новый препарат, противоопухолевую активность которого нужно будет проверить, он направил меня к своей лаборантке Ларисе Зубовой: «Она покажет, как перевивать опухоль, следить за ее ростом и вводить препарат». Я пошел к Ларисе, которая поинтересовалась, умею ли я делать инъекции. Узнав, что я окончил медицинское училище, она сразу перешла к делу, и в течение двух-трех недель с ее помощью я начал свои первые опыты. Замечу, что участие в испытаниях противоопухолевой активности фармакологических препаратов – лучший способ освоить некоторые основные методы экспериментальной онкологии, в частности перевивку опухоли. При этом новичок учится правильно готовить растворы препаратов, вводить их животным, индивидуально метить животных, регистрировать размеры растущих опухолей, получает навыки статистической обработки полученных данных. Поскольку перевиваемые опухоли растут очень быстро, иногда удваиваясь в размерах за несколько дней, каждый опыт длится сравнительно недолго и радость получения первых результатов не откладывается на слишком большой срок. И сейчас, по прошествии почти пятидесяти лет, я с удовольствием поручаю впервые приходящим в лабораторию студентам начинать освоение нашей профессии опытами с перевиваемыми опухолями.