Глава 5. Канцерогенное старение

Первое заседание диссертационного докторского совета в новом 1984 году состоялось 10 января. Защита прошла без проблем. Оппоненты у меня были великолепные: директор Института клинической и экспериментальной медицины МЗ Эстонской ССР чл.-кор. АМН СССР Павел Александрович Боговский, директор НИИ онкологии Литовской ССР профессор Лайма Августиновна Грицюте и руководитель лаборатории канцерогенных веществ нашего Института профессор Геннадий Борисович Плисс. Все – авторитетнейшие, международно известные специалисты в области экспериментальной онкологии, Боговский и Грицюте многие годы проработали в МАИРе. После моего доклада было много вопросов, выступлений, однако В. М. Дильман слова не брал. При голосовании – один против, один бюллетень недействителен. Кто был против – не знаю, а В. М. Дильман воздержался, не вычеркнув ничего, – его бюллетень и был признан недействительным. Защиту, как водится, «отметили» как на работе, так и дома. Народу было тьма…

Документы отправлены в ВАК, работа идет своим чередом, жду утверждения. В марте или даже апреле защищает докторскую диссертацию В. В. Худолей. Через пару месяцев узнаем, что его утвердили – приходит открытка. Дело понятное – он ученый секретарь кандидатского диссертационного совета, его хорошо знают в ВАКе, так что попросить похлопотать, чтобы диссертационные материалы не залеживались, есть кого. Затем приходит открытка об утверждении докторской диссертации В. М. Мерабишвили, защитившегося в ноябре 1983 года. Ну, слава Богу, значит, скоро и мою утвердят. Но наступило лето, пора отпусков. Значит, ждем-с до осени, не успела моя очередь подойти. И я поехал в Имоченицы строить очередной коровник.

В тот год мои родители сняли дачу в Осельках рядом с Кавголово, взяв на лето моего сына Сережку и племянницу Ольгу. Однако так случилось, что муж с женой, хозяева дачи, часто ругаясь, крупно поссорились, и родителям пришлось вернуться в Ленинград. Ситуация оказалась критической – я строил очередной коровник, Лена работала и не могла оставлять Сережу одного дома – одиннадцать лет мальчишке все-таки. Я сказал своим товарищам, что еду в город за сыном и привожу его в Имоченицы либо не приезжаю совсем. Ответом было согласие на приезд Сережи.

И вот мой друг Николай Бахарев, который получил отпуск и собрался присоединиться к нам, на своем жигулёнке везёт Сережу по Мурманскому шоссе. От Питера до Имочениц было 250 километров, и мы обычно добирались туда на трёх-четырёх машинах, которыми к тому времени обзавелись многие из нашей бригады. Миновав Марьинский (ныне Ладожский) мост через Неву, Николай останавливает машину и обращается к Сереже, который сидел на заднем сиденье:

– Сергей, а ты знаешь, за что убили Павлика Морозова?

Сережа помолчал, а затем твердо ответил:

– Знаю, дядя Коля.

– Ну, тогда поехали, – сказал Николай.

Услышав этот рассказ от Николая, я тоже был глубоко удовлетворен ответом своего сына. Должен сказать, что слова Сережи были не только декларацией. Сейчас, наверное, многие уже не помнят Павлика Морозова, причисленного в советское время к лику героев-пионеров. Этой заслугой он обязан был тем, что выдал комбеду (комитету крестьянской бедноты) своего отца, что, мол, он кулак и утаил от коллективизации лошадь. За это его родной дядя-мироед (у него тоже была утаенная лошадь, да еще корова) убил Павлика, который, как пелось в популярной пионерской песне, «за правду стоял до конца» и за это «жив в наших сердцах».

Серёжка на удивление хорошо прижился в бригаде, активно помогал в силу своих возможностей на стройке: подавал мне и моим товарищам кирпичи при кладке, держал рейку с делениями, когда нужно было снять отметку нивелиром, бегал за парным молоком в соседний коровник, когда мы слышали, что включали компрессор для автодойки. Доярки любили нас и снабжали парным молочком, потому что строили мы хорошо и надежно, не пьянствовали и не ругались матом, как деревенские аборигены. Сережа видел, что рядом стоят и действуют коровники, построенные отцом и его друзьями, и эта поездка была, наверное, моим лучшим воспитательным примером. Он ездил с нами на вечерние посиделки на берегу озера с песнями у костра, не ныл, когда шли дожди и было холодно, ходил с нами по грибы, ездил с Дмитрием Топорниным за винцом в Алеховщину. Николай Бахарев любит вспоминать случай, когда однажды из возвращающегося с пастбища стада, проходящего мимо строящегося коровника, отделился бык Миша – весьма агрессивный и опасный – и стал надвигаться, угрожающе мыча, на что-то делавших перед стеной моих коллег. Все бросились на леса, поскольку мы с Анатолием Павленко уже выложили торцевую стену более чем на два метра. Коля говорит, что ужас перед быком был настолько силен, что у него было желание оттолкнуть бегущего впереди по трапу Сережку. Бык действительно был опасен: потом мы узнали, что он боднул рогом и убил стоящего на улице у своего мотоцикла местного жителя, не уступившего ему дорогу. За это бык был приговорен к отправке на мясокомбинат. Когда мы уезжали, ребята сказали Сереже, что он честно отработал свое пребывание в Имоченицах, заработав, как минимум, на питание и транспортные расходы, чем он очень гордился. Сережке его пребывание в Имоченицах настолько понравилось, что он потом несколько лет подряд просился со мной на стройки, но так случилось, что тот год оказался последним в моей строительной эпопее. Докторскую диссертацию я защитил, зарплату мне повысили, и острая необходимость в летних приработках стала не актуальной. Когда Сергей учился в медучилище, по его просьбе я определил его на лето в стройотряд I ЛМИ, а когда он поступил в институт, то отъездил на стройки несколько сезонов, добравшись в одно лето до Забайкальска и Бодайбо.

Подводя итоги своих «строительных» поездок, а всего их оказалось шестнадцать, должен сказать, что практически все они вспоминаются с удовольствием. Они дали мне не только возможность увидеть множество красивейших мест, в которых иначе никогда бы не побывал, не только навыки и умения, которыми должен владеть, по-моему, каждый мужчина, не только значительно расширили мой кругозор и знание жизни, которого я никогда бы не получил, оставшись в рамках своей основной профессии, не только позволили нормально существовать моей семье, за которую я всегда чувствовал себя ответственным, но, главное, в этих поездках я приобрел настоящих друзей, которые и сегодня со мной. К сожалению, неумолимое время сокращает их список в моей телефонной книжке…

Наступает сентябрь, затем истекает октябрь, в ВАКе – молчок по поводу моей работы. Наступает 6 ноября, канун очередной годовщины Октябрьской революции. Утром ехать в Сестрорецк на демонстрацию. Часов в восемь вечера – звонок по телефону. Звонит В. С. Турусов. Спрашивает, как идут дела, и сразу к делу: «Мужайся, Володя – твою диссертацию с положительным отзывом „черного” рецензента и положительным заключением экспертов сняли с президиума ВАК, так как буквально накануне пришла анонимка из вашего Института. Что в анонимке – не знаю, не читал, но факт остается. Диссертация не утверждена вплоть до рассмотрения вопроса. Держись!» Состояние было – хуже некуда. Почему, за что? Кому я мог помешать? Со всеми вроде бы в добрых отношениях. Если и был конфликт, то только с В. М. Дильманом. Но он писать анонимку никогда бы не стал. Не в его это стиле. Позвонил Лихачёву, изложил суть информации.

– А Николай Павлович знает, звонил ему?

– Еще нет.