Веденин ничего не ответил, еще глубже опустился в кресло — они поняли друг друга.
Вот тебе и любовь, самое прекрасное, самое сильное чувство, как утверждают поэты. Ничего подобного. Есть и сильнее — совесть, долг, ответственность… Батуров — его товарищ, подчиненный, и отнять у него Виту, его единственную и последнюю надежду, ради которой он пожертвовал своим призванием, своими привычками, значит, совершить по отношению к нему подлость. А может, и толкнуть его на старый пагубный путь. И Тая измену не переживет, здоровье у нее и так никудышное. Нет, на личное счастье за счет несчастья других он никогда не пойдет. Вечером позвонит Вите, еще раз поблагодарит за помощь, и все, поставит на своих чувствах, на своих желаниях крест…
Самолет пошел на снижение. Веденин прильнул к иллюминатору и с жадностью младенца, открывшего дверь в свою любимую комнату, полную игрушек, посмотрел на пылающий осенним багрянцем лес. Его неудержимо потянуло туда, под задумчивые, с поредевшими листьями кроны, в таинственную тишину, в отрешенность от всего, что ему надоело, что так призрачно и непостоянно. В первый же выходной он непременно отправится в лес, несмотря ни на какие обстоятельства.
ПРЯМО КАК У ШЕКСПИРА
Вите он позвонил в половине девятого, надеясь, что она выслушает его по телефону и из-за позднего времени от встречи откажется.
Она обрадовалась его голосу, поздравила с возвращением с победой и, не дав ему возразить, что победа-то пиррова, сказала:
— Надеюсь подробности ваших баталий услышать не по телефону. Знаю, что у вас дел много, что вы устали, и все-таки очень вас прошу прийти ко мне.
— Может, в другой раз? — предложил он несмело.
— Другого раза не будет, — и он услышал в трубке, как она вздохнула. — Завтра я уезжаю.
— Куда? Почему? — опешил он.
— Вот приходите, все узнаете.
— В таком случае… Хорошо. Через десять минут я буду у вас.
Он быстро оделся, взглянул на себя в зеркало; видик не для свидания: лицо серое, словно у человека из подземелья, глаза запали, и под ними черные овалы; правда, в самих глазах огонек еще есть…
На улице было темно и безлюдно, несмотря на хорошую погоду: после затяжных осенних дождей наступило вёдро и потеплело, прямо-таки второе бабье лето. Пахло грибами и еще чем-то приятным, бодрящим.
Никто не встретился ему и в подъезде дома, где жила Вита. Он нажал звонок, и дверь тут же открылась.
— Проходите.
Веденин как-то однажды заходил к Батурову, и его холостяцкая однокомнатная квартира показалась тогда неуютной и запущенной. Теперь белизна дверей и окон, блеск паркета, ажурные гардины и льющаяся из глубины легкая музыка создавали здесь атмосферу чистоты и благоденствия. И сама Вита в белоснежной блузке с русским узором и серой юбочке казалась олицетворением самого светлого, чистого и прекрасного на земле. Ее синие глаза излучали тепло и радость, и у Веденина появилось неудержимое желание обнять ее, прижать к груди и целовать, целовать… Но тут же вспомнились дорожные сомнения, слова Гайвороненко: «Она его единственная и последняя надежда».
Он отвел от нее глаза, повесил в прихожей плащ и прошел в комнату.
— Извините, Юрий Григорьевич, за мою настойчивость, но я действительно завтра уезжаю и не повидаться с вами еще раз, не поговорить, просто не могла. Вы голодны?
— Спасибо, я поужинал.