Тем не менее, несмотря на применение противозачаточных средств и абортов, судя по приведенным выше оценкам (3,3 — 4,2 ребенка), в Римской империи должно было рождаться достаточное количество детей для обеспечения, по крайней мере, стабильного населения. Проблема, однако, заключалась в том, что у родителей не было желания оставлять и воспитывать всех родившихся детей. Избавление от уже родившихся детей стало в античном мире широко распространенным явлением. В главе II был приведен список античных авторов, писавших о малодетности. Не меньшим, а возможно, даже большим, было число писавших о том, что родители избавляются от новорожденных. Об этом, в частности, писали Апулей, Дионисий Галикарнасский, Стобий, Музоний Руф, Амброзий, Цезарий, Тацит, Плавт, Теренций, Тертуллий, Лактий, Иоанн Златоуст, Полибий, Жюстин-мученик, Ксенофонт, Августин — вот далеко не полный перечень ([157] р. 54; [140] рр. 96–97, 78; [74] рр. 149–150; [178] р. 182; [81] р. 410). Как следует из этих описаний, имели место как детоубийство (инфантицид), так и выставление детей «на холод, голод и собакам», а также всевозможные другие варианты, например, когда новорожденных оставляли в людном месте, или возле дороги, или продавали в рабство и т. д., и у детей теоретически был шанс на спасение. Но, как отмечали древние авторы, лишь очень немногие такие дети выживали, а тех, кого подбирали, или тех, кого продали в рабство, чаще всего в дальнейшем использовали для проституции ([137] р.11; [178] р.182).

Указанная практика была настолько широко распространена среди греков и римлян, что Тацит писал как об удивительной вещи о том, что германцы и иудеи к ней не прибегают; Страбон то же самое писал о египтянах, а Дион Кассий — о шотландцах ([57] V, 5; [55] XVII, II, 5; [110] р. И). Причем, чаще всего римляне и греки избавлялись от новорожденных девочек. Как отмечает демографический историк Д.Мартин, оставлять родившихся мальчиков и избавляться от новорожденных девочек стало среди греков и римлян почти признаком здравого смысла, о чем писали многие античные авторы ([157] р.54). Даже римские законы (так называемый «закон Ромула») обязывали родителей вырастить всех родившихся сыновей и лишь первую родившуюся дочь. Но даже эти древние законы носили скорее морально-религиозный характер, чем характер настоящего закона, и вместе с распадом родового строя в Риме потеряли свою силу. Лишь в IV в. н. э. в Римской империи были опять введены строгие законы, запрещавшие детоубийство и другие методы избавления от новорожденных ([74] рр. 148–149).

О масштабах распространения указанной практики свидетельствует тот хорошо известный факт, что в Италии и ряде других провинций Римской империи преобладали мужчины, а женщины находились в явном меньшинстве. Например, Дион Кассий во II в. н. э. писал о том, что среди свободных жителей Рима мужчин намного больше, чем женщин ([178] р.100). Это подтверждается множеством археологических данных, и не только для Рима и Италии, а для всех западных и центральных провинций Римской империи. Например, число надгробных надписей, посвященных мужчинам, в указанных провинциях намного превосходило число тех, которые были посвящены женщинам ([190] р.47). И хотя некоторые историки и демографы пишут о том, что это несоответствие могло объясняться другими причинами, например, что меньшая часть умерших женщин удостаивалась надгробной надписи, по сравнению с мужчинами ([178] р.17), но раскопки, проведенные на кладбищах, а также анализ сохранившихся списков детей и взрослых, дают такую же картину. Так, проведенный Д.Мартиным анализ списков детей в надписях римского периода, найденных на западном побережье Малой Азии, показал, что число мальчиков примерно в 2 раза превышало число девочек ([157] р.53). Анализ различных

списков и надписей в римской Африке, проведенный французским историком Ж.Лассером, показал, что число мужчин в среднем в 1,5–2 раза превышало число женщин ([147] р.510). По подсчетам демографов, на римских кладбищах в Британии число мужских скелетов, как правило, значительно (иногда в несколько раз) превышало число женских скелетов, такая же картина наблюдалась на римских кладбищах в Венгрии ([178] рр.52–54; [157] рр. 54–55). По данным Д.Рассела, суммировавшего результаты

археологических раскопок на 23 римских кладбищах, общее число похороненных там мужчин в 1,7 раза превышало число женщин ([190] рр.174, 154). В то же время, результаты аналогичной археологической работы, проведенной на англосаксонских кладбищах, совершенно противоположны: число похороненных мужчин, как правило, было там даже немного меньше, чем женщин ([178] рр.55–57), что, впрочем, вполне естественно — часть мужчин погибала в военных походах и на охоте, вдалеке от места проживания. Но такая обратная картина вполне соответствует словам Тацита о том, что германцы, в отличие от римлян, не избавлялись от новорожденных детей. Не была такая практика распространена в античную эпоху и в Египте: как указывает демограф Т.Паркин, анализ цензовых списков и другой информации по Египту показал, что число мужчин там, как правило, примерно соответствовало числу женщин ([178] рр.21–22).

В целом все это создавало на большей части территории Римской империи (кроме восточных провинций) довольно уникальную ситуацию: мужчины в количественном отношении значительно превосходили женщин. С этим связан был, в частности, тот факт, что, несмотря на частые разводы, среди женщин было очень мало незамужних, опять же, за исключением восточных провинций, в частности, Египта, а среди мужчин — наоборот, много холостяков ([74] р.152; [178] рр. 132, 196–197). Возможно, этим отчасти объяснялась и значительная степень эмансипации женщин, которую мы видим и в эллинистическом мире, и в Римской империи. Но для демографии эта ситуация имела катастрофические последствия: поскольку число женщин в отношении ко всему населению было значительно меньше, чем 50 %, то воспроизводство его численности становилось просто невозможным. Как отмечает Д.Рассел, высокая смертность в античную эпоху не привела бы к значительному сокращению населения, если бы не столь большая разница между количеством мужчин и женщин ([190] р.169). При этом, конечно, не надо забывать, что первопричиной такого положения был тот факт, что родители избавлялись от части родившихся детей, в основном от девочек.

Точно такая же ситуация была и до образования Римской империи — в классической Греции и в эллинистических государствах. Как указывают историки У.Тари и Г.Гриффит, было найдено и проанализировано много семейных списков из Милета, Афин, Дельф, Эретрии и других городов Греции и западного побережья Малой Азии, относящихся к IV–II вв. до н. э. — и везде число мужчин намного (как правило, в 2 раза или более) превышало число женщин, а число сыновей — число дочерей ([201] р.101).

Что касается возможных причин, вызвавших ограничение рождаемости, в том числе указанную массовую практику избавления от новорожденных в античном мире, то этот вопрос будет рассмотрен во второй части книги. А сейчас хочу остановиться на другом вопросе. Нет необходимости еще раз доказывать, что в эпоху античности произошла демографическая катастрофа — это уже было сделано в предыдущих главах. Очевидно также, что именно ограничение рождаемости, или, скажем, нежелание иметь детей или много детей, принявшее массовый характер, было основной причиной этой катастрофы. Можно сказать, что античное общество утратило способность к воспроизводству и было, таким образом, обречено на вымирание. Но события V в., закончившиеся распадом Западной Римской империи, привели к кардинальным изменениям в жизни людей: античный мир и миропорядок фактически перестали существовать, и на их месте возник совершенно другой мир со своими законами. Могли ли в этих условиях включиться какие-то защитные механизмы, своего рода «закон сохранения нации», которые бы защитили римлян от полного исчезновения, или болезнь перешла в такую стадию, когда смерть пациента уже была неизбежна?

Факты свидетельствуют о том, что римское население во всех западных и центральных провинциях Римской империи продолжало сокращаться и после ее распада. На это указывает, например, исчезновение разговорного латинского языка в VII–VIII вв., хотя еще в VI в. на нем повсеместно говорили и в Галлии, и в Испании, и в Италии, и в Северной Африке, о чем выше уже говорилось (см. главу III). Об этом свидетельствуют и другие приводившиеся выше факты: дальнейший упадок культуры, образования, литературы во всех вышеуказанных странах в VI–VIII вв., несмотря на стремление германских королей развивать латинскую культуру ([151] р.400); массовые

переименования в Галлии в VII–VIII вв. тысяч мелких населенных пунктов — в основном по имени поселившихся там франков (см. главы III и IV). Обращает на себя внимание одновременность всех указанных явлений.

Продолжение демографического упадка зафиксировано и археологией. Как указывают Б.Вард-Перкинс и Д.Уаллас-Хадрил, в ходе археологических исследований было установлено, что в Галлии и Италии процесс сокращения поселений продолжался и в VI–VII вв. ([81] рр.354–355; [207] р.2) А французский историк П.Риш отмечает, что, по данным археологии, в Галлии к югу от Луары даже и в VIII–IX вв. происходил дальнейший упадок городов ([136] р.149). Кроме того, письменные источники свидетельствуют о дальнейшем сокращении в этот период не только городского, но и сельского населения в Галлии в южных провинциях. Например, в письме, написанном в начале IX в., говорится о том, что число крестьянских дворов во владениях Лионской церкви (на юго-востоке Галлии) уменьшилось с 1239 до 982 ([70] р.55).

Еще одним свидетельством продолжавшегося демографического кризиса может служить острая нехватка людей во вновь образовавшихся варварских государствах, которая усиливалась в течение VII–VIII вв. И короли вестготов в Испании, и короли франков в Галлии в течение этих столетий предпринимали почти отчаянные попытки набрать а армию достаточное количество людей, что можно объяснить лишь их физической нехваткой. Например, законом вестготского короля Эрвига от 681 г. было установлено, что при объявлении военного призыва должны были явиться все свободные жители Испании, и привести с собой десятую часть своих рабов или крепостных. За неявку на военный призыв было установлено суровое телесное наказание и денежный штраф, а при неспособности его уплатить — обращение в рабство ([18] с. 1950–1951). Франкские короли в начале IX в. ввели огромный штраф — 60 солидов — за уклонение от воинского призыва, в котором было обязано участвовать все свободное мужское население, владевшее хотя бы небольшим имуществом, и даже часть неимущих. При неспособности уплатить этот штраф человек попадал в кабалу до тех пор, пока этот штраф не отработает. Как отмечал Г.Дельбрюк, отрабатывать такую сумму, возможно, пришлось бы до конца жизни ([19] с. 2111–2115, 2097–2098).

Одновременно в этих государствах происходило ужесточение крепостного права, что, как уже было показано на многих примерах, также является признаком серьезного дефицита рабочих рук. В частности, в VII в. и в Испании, и в Галлии крепостное право было распространено не только на значительную часть вестготов и франков, но и на большую часть поселившихся там евреев ([102] р.144). Карл Великий (768–814 гг.) переселил большое количество завоеванных им саксов в Галлию, в том числе большое саксонское племя нордальбингцев, расселив их там маленькими колониями ([175] р.366). Известно также, что Карл Великий и его сын Людовик Благочестивый привлекали поселенцев из Испании, предоставляя им земли на юге Галлии ([70] рр.55, 68). Все эти факты также свидетельствуют о нехватке людей в Галлии и Испании как об острой проблеме раннего средневековья.

О продолжении демографического кризиса а этот период свидетельствует и дальнейший упадок городов (см. главы III и IV), который подтвержден летописными и археологическими данными ([180] рр. 174–176), а также дальнейшее свертывание товарно-денежных отношений и торговли. Медные монеты в VI–VII вв. в Галлии и Испании исчезли практически совсем, а в VII в. в Галлии перестали чеканить и золотую монету. Впрочем, и те золотые монеты, которые чеканили вестготские и франкские короли в этот период, не предназначались для расчетов и торговли, которая к VII–VIII вв. практически исчезла. Самая мелкая из этих золотых монет (tremissus), хотя и была меньше римского солида, но все равно, как указывает Р.Лопез, была эквивалентна запасу продовольствия для целой семьи на несколько месяцев ([89] II, р.311). Понятно, что такую монету можно было использовать лишь в очень редких случаях для крупных покупок. Но и этого не было. В основном эти монеты выпускались в качестве символа богатства или величия того или иного короля, барона и епископа, а может быть и в качестве украшения или предмета искусства. Как указывает английский историк Х.Лойн, золотые монеты в Галлии в этот период изготавливали примерно в 2000 разных мест, включая поместья феодалов, аббатства, города, деревни и т. д. ([199] рр. 17–18) Это, в частности, означало, что не было никакого единообразия монет: все они имели разный вес, золотое содержание, внешний вид, — и их использование в расчетах было практически невозможно. Но такая необходимость к тому времени практически уже не существовала из-за повсеместного свертывания торговли.

В отличие от Галлии и Испании, в Англии в раннем средневековье, наоборот, было довольно интенсивное и упорядоченное денежное обращение, причем монеты чеканили не в 2000 мест, а всего лишь на 60–70 монетных дворах под жестким контролем англосаксонского короля. При этом было запрещено внутри страны использовать в расчетах иностранные монеты, любой въезжающий в Англию был обязан поменять иностранные деньги на английские ([177] рр.40, 54). Как отмечает Х.Лойн, аналогичные усилия по установлению единого монетного стандарта в этот период предпринимались в Европе еще лишь во Фландрии и в Германии ([199] рр. 11–12) — то есть в тех странах, где, помимо Англии, развивалась торговля — но вовсе не в Галлии и Испании.

Даже большинство законов, принятых франкскими и вестготскими королями в этот период, предусматривали возможность выплаты штрафов или компенсаций либо в золоте, либо в быках, овцах и зерне — причем, между ними часто устанавливалось твердое соотношение: своего рода твердый валютный курс быка к золоту (обычно один бык был равен одному солиду). По-видимому, это отражало недоверие к золотым монетам, среди которых было много подделок[97], да и разобраться в которых ввиду их многообразия было довольно сложно. Вряд ли в таких условиях, учитывая отсутствие мелких разменных монет и отсутствие какого-либо порядка в выпуске золотых и серебряных монет, мог существовать регулярный обмен товарами, по-видимому, он носил случайный характер, и преобладало натуральное хозяйство. Не лучше была ситуация и в VIII в. Например, как указывает Р.Коллинс, попытки арабских правителей в Испании в этот период ввести в обращение мелкую бронзовую монету оказались безрезультатными, и они отказались от этой идеи ([102] р. 176).

Возврат к натуральному хозяйству и свертывание международной торговли в континентальной Западной Европе в раннем средневековье представляют собой одну из исторических загадок, по поводу которой уже давно ведутся споры между историками. Причем, и в период правления Карла Великого и его преемников во Франции ситуация не сильно изменилась. Скорее наоборот: как писал Р.Лопез, «несомненно, Франция периода Каролингов и первых Капетов (то есть в IX–X вв. — Ю.К.) постепенно поворачивалась спиной к собственному средиземноморскому побережью» ([83] р.271). Даже

традиционные торговые пути, пролегавшие в античности по рекам Галлии из Средиземного моря в Британию и северную Германию[98], в раннем средневековье перестали существовать. Вместо них торговцы предпочитали крайне неудобный и затратный путь из Италии через Альпы в Германию, который экономически был оправдан лишь для перевозки предметов роскоши (золотые украшения, шелк и т. д.) ([83] р. ЗЗЗ). А Скандинавия, Фландрия, Британия и Северная Германия, торговавшие с арабским миром и Византией, стали использовать для этой торговли, вместо прежних торговых путей, новые торговые пути, пролегавшие через реки Древней Руси (Днепр и Волгу) в Черное и Каспийское моря ([138] рр. 125–158). Причем, как отмечают Р.Ходжес и Д.Уайтхаус, когда Каролинги подчинили себе Фландрию и Северную Германию, то торговые пути ничуть не изменились. Получалась интересная ситуация: для обмена посольствами с Багдадом и Константинополем франкскими королями использовался более короткий и удобный путь по рекам Франции и Средиземному морю, а для торговли — намного более длинный и затратный путь по русским рекам (так называемый путь «из варяг в греки»).

Как выше уже отмечалось, французские историки объясняют свертывание средиземноморской торговли постоянными войнами франков с арабами и их взаимным антагонизмом (см. главу IV). Р.Ходжес и Д.Уайтхауз предлагают другое объяснение: противоборство франкских королей с Византией, в частности, из-за Венеции, в связи с чем Византия могла чинить препятствия развитию взаимной торговли с Францией ([138] р.159). Получается, что франки два или три столетия находились в состоянии постоянной войны или конфронтации и с арабами, и с Византией, и от этого им пришлось в этот период полностью свернуть свою торговлю. Но даже если принять оба эти объяснения, непонятно, почему не было торговли Франции даже с Италией, а вместо прежнего удобного пути по французским рекам итальянские торговцы стали использовать тяжелый путь через Альпы. И почему почти не было торговли со Скандинавией. Проведенные на территории Скандинавии археологические работы выявили очень малое количество франкских монет по сравнению, например, с арабскими, несмотря на значительно большее расстояние между арабами и скандинавами, чем между скандинавами и франками. Причем, и те франкские монеты, которые там были найдены, в основном относятся к тем годам, в которые викинги совершали свои рейды во Францию, когда они получали выкуп и грабили франкские города ([138] р. 166). Нет объяснения и тому факту, что во Франции в IX в. по-прежнему преобладало натуральное хозяйство и практически отсутствовало как обращение мелкой бронзовой монеты, так и какое-либо регулярное и упорядоченное обращение золотой и серебряной монеты. Да и в отношении Византии и арабов получается что-то непонятное: викинги досаждали им не меньше или не намного меньше, чем Франции[99], но они с ними тем не менее интенсивно торговали, а вот в торговле с Францией у всех их соседей почему-то все время были непреодолимые военнополитические препятствия.

Как представляется, у всех этих явлений была одна причина. Историки уже давно почти ставят знак равенства между демографическими процессами какой-либо страны или территории и тенденциями развития ее торговли и экономики. Например, Р.Лопез основной причиной резкого прогресса в экономической жизни Европы в X–XIV вв. считал существенное увеличение населения, происходившее в этот период ([83] р.293). Б.Вард-Перкинс рассматривал затухание экономической жизни в западных провинциях Римской империи в поздней античности как явный признак сокращения населения ([81] р.327). Соответственно, и дальнейшее свертывание экономической жизни во Франции и Испании, а также в Северной Африке в раннем средневековье и переход к натуральному хозяйству нельзя объяснить ничем иным, как только дальнейшим сокращением населения, которое подтверждается множеством другой информации: археологической, летописной и Т. д.