Впрочем, несмотря на то, он не был бы доволен тем, как все вышло у него в жизни, но смирился бы с этим.

В то утро в изоляторе дежурил старший офицер, который любил драться и дубасить всех подряд, только ради этого он и пошел работать в тюрьму. Моя утренняя работа состояла в том, чтобы обходить камеры, подсчитывая зэков и собирая запросы.

Когда я добрался до Гарри, он сказал: «Ну что, мистер С.? Можно мне сегодня сделать зарядку?» Я сказал ему, что да. Он имел право провести час во дворе – в его просьбе не было ничего особенного. Я весь день дежурил, так что позаботился бы об этом – ну, типа, обещал ему, что все будет нормально.

У нас был блокнот, где мы записывали всякие бытовые штуки: хотели ли заключенные принять душ, позвонить по телефону, сделать зарядку…

В общем-то, это и все, что им было разрешено. В изоляторе тех, кто был за что-то наказан, запирали на 23 часа – довольно много. Затем вывешивали расписание на всеобщее обозрение в офисе, примерно одно и то же каждый день. Тюремные надзиратели – люди привычки, как и заключенные, и важно создавать и поддерживать систему. Еще по нашим правилам нельзя было выпускать сразу двух заключенных. Не должно быть никакого общения. Большинство парней в изоляторе чертовски опасны, поэтому их нужно было держать отдельно.

Когда я вернулся после выполнения нескольких других своих обязанностей, то увидел, что старший офицер вычеркнул имя Гарри из списка, и мы немного поссорились из-за этого. Золотое правило: никогда не нарушай обещания, данного заключенному. Права и привилегии важны для поддержания мира, особенно в изоляторе, где люди на самом деле могут сходить с ума. Тем не менее старший офицер был начальником, так что у меня не было другого выбора, кроме как подчиниться. Похоже, Гарри сегодня не повезло.

Другие искренне верят, что могут что-то изменить, во всяком случае, поначалу. Тюрьмы обычно губят таких идеалистов. И я осмелюсь сказать, что некоторые приходят сюда, чтобы упиваться властью, и это как раз относилось к тому старшему офицерцу, ну или, возможно, служба сделала его таким, не знаю. Тем не менее большинство тюремных офицеров, по крайней мере, стараются быть порядочными людьми, что делает паршивых овец еще более паршивыми.

У нас в изоляторе был молодой офицер, бывший солдат-пехотинец, приличный вроде бы парень, но, как и многие тюремщики, он был «хамелеоном»: перенимал характер общения и отношение тех, с кем работал. Этот парнишка пристрастился обламывать заключенных, а это рискованно, особенно если у них серьезные расстройства личности. Изолятор – не просто тюремный блок. Гарри стоял на своем, желая выйти, поэтому этот герой ушел поговорить с ним и вернулся, выпятив грудь, как Фоггорн Леггорн[11].

– Этот хрен все еще хочет размяться. Я сказал ему, что этого не будет.

Я посмотрел на старшего офицера и сказал, что это ненормально. Тот только пожал плечами. Гарри снова нажал на кнопку вызова, офицер сходил к нему и, вернувшись, объявил:

– Придурок говорит, что подожжет камеру.

Я оторвался от бумаг.

– И что ты ему сказал?

– Чтобы он, на хрен, с этим завязывал.

Отлично. Еще он сказал, что Гарри обмотал себя туалетной бумагой.

– Тебе не кажется, что это что-то значит?

Он уставился на меня, ничего не понимая.

Я встал, нажал на звонок. Теперь уже не имело значения, что думает по этому поводу старший офицер. Я достал шланг, спустился вниз, и конечно же – Гарри уже поджег себя. Я приоткрыл дверь и промочил его насквозь. Ничего страшного не произошло. Огонь только что разгорелся, и зэк не пытался поджечь ничего, кроме себя, хотя и оставил вмятину в двери ботинком. Старший офицер сказал, что Гарри вынесут обвинение, но я был против этого. Если бы дело дошло до судебных разбирательств – мини-судов, в которых представитель Министерства внутренних дел судит заключенных, которые якобы не подчинялись приказам, дрались или хранили наркотики, что-то в этом роде (в общественных тюрьмах такие дела разбирают управляющие), – все было бы так: «Я хотел тренироваться, и мне не разрешили, хотя обещали…»