Там находился и другой парень, настоящий мерзавец. Он был плохим парнем, хулиганом, который мне совсем не нравился. Через пять – десять минут настала его очередь. До этого он кричал: «Дерись с ними, Ярди, наподдай им, Ярди…» Так что мы ожидали новых неприятностей. Но, когда мы открыли его камеру, он вышел, опустив голову, тихий, как ребенок, которым он и был на самом деле, и пошел с нами. После этого остальные сдались безо всяких проблем.

Восемнадцати месяцев в такой обстановке мне было более чем достаточно. Казалось, прошла тысяча лет.

Я полностью выгорел и перешел в изолятор, куда настоящие плохие парни попадают для дополнительного наказания, а иногда и просто для собственной защиты.

В Форест-Бэнке изолятор представлял собой коридор, в который входили через двустворчатые двери. Слева от входа был офис, справа – «специальная камера», временный блок для самых беспокойных новоприбывших, парней, которые брыкались и были опасны для своего здоровья и здоровья персонала, – внутри постамент, на котором можно было сидеть или лежать, ни туалета, ни раковины. В наши дни, когда все говорят о правах человека, такие места являются самым последним средством угомонить кого-то. Всего там было двадцать две камеры, все одноместные. Кроме того, здесь была раздаточная, где подавали еду, комната для собраний и небольшой двор для упражнений.

Им даже не разрешалось заходить в раздаточную, чтобы забрать свою жратву. Мы наполняли тележку и везли еду в их камеры, по три приема пищи зараз, и почти весь день эти ребята проводили взаперти. Те, кто не был наказан – в Форест-Бэнке не было крыла для уязвимых заключенных в тот момент, хотя однажды у нас было одиннадцать сексуальных преступников разом, – выходили из камер на несколько часов в день, вместе проводили время в общей комнате. В целом, однако, это было все равно довольно уныло.

Вход в камеру номер семнадцать, в дальней правой части коридора, был единственным слепым пятном для камер видеонаблюдения, и каждый заключенный знал это. Снаружи был еще один непросматриваемый небольшой участок дворика для прогулок, но это все. Никого не могли заснять, когда он входил в семнадцатую камеру. Если попадался настоящий чертяка, можно было пригрозить посадить его в ту камеру, и он сразу затихал[9]. Я не говорю, что мы давали таким заключенным пинка или что-то в этом роде, но деструктивные заключенные надоедают всем, включая сокамерников, поэтому невысказанной угрозы было достаточно. Это было опасное крыло Форест-Бэнка. И мы должны были использовать любое средство, которое было в нашем распоряжении.

Старик ехал кататься со своей женой, когда совершил ошибку, посигналив водителю, который только что выехал на него. Казалось бы, мягкий упрек, но реакция на него оказалась совсем не мягкой. На самом деле это было безумие.

Старик за рулем не знал, что Майкл Кеннеди, которому он посигналил, был жестоким маньяком. Хотя он и не был самым крупным парнем, всего, может быть, 160 см и довольно тощий, зато обладал силой дикого кабана. Машину пожилой пары он сбил с дороги, ошеломленного водителя стащил с сиденья. Вытянув руку мужчины через капот, Кеннеди рубанул его по плечу мачете. Потом он вытащил женщину из машины и начал рубить ее. К счастью для этой пары, им помогли проезжающие мимо. Просто невероятно, что никто не погиб, хотя любой здравомыслящий человек, представив своих родителей или дедушку с бабушкой в такой ситуации, понял бы, что шансов у них было немного. Люди совместными усилиями сдержали Кеннеди и отдали его полиции. В любой системе мер он был ужасным подонком. Но однажды я спас ему жизнь.

В тюрьме мы следили за ним, как ястребы. Специально для него выделили трех сотрудников плюс старшего офицера и дежурного менеджера тюрьмы, который работает вне крыла, но приходит туда, где что-то случилось. По сути, именно такой человек должен был быть там, когда Кеннеди выпускали из камеры. Даже сумасшедшим не помешает иногда хорошенько помыться, и в то воскресенье я решил, что ему нужен душ.

Однако Кеннеди представлял собой не только опасность для пожилых водителей, но и серьезную угрозу для женщин: ему следовало запретить контакты с дамами. И конечно же, дежурным менеджером в тот день была женщина, и, кроме меня, остальные члены команды тоже. Преступник стоял бы перед нами с голым задом, поэтому я попросил выделить еще офицеров-мужчин, чтобы можно было сказать: «Вы трое, разберитесь с этим». Но, как обычно в выходные, у нас не хватало персонала, и, когда дежурная спустилась, она решила, что у нас достаточно сил, чтобы в принципе справиться с ситуацией.

Я не беспокоился о физическом сдерживании этого клопа – я видел и более мелких парней, которые были злее и опаснее, – но Кеннеди был очень непредсказуем и хитер. Я никогда не повернусь спиной ни к кому в тюрьме, и уж точно не повернусь спиной к нему.

– Послушай, Микки, – сказал я. – Мы тебя сейчас выпустим, так что давай без шуток, а?

Мы отодвинули засов, и он с важным видом вышел, подошел прямо к одной из офицерш и приобнял ее.

– Как ты, милая? – спросил он. – Хочешь пропустить по стаканчику, когда я выйду?

Он ни на кого не нападал и никого не оскорблял, но это все равно было неуместно, и девушка попыталась оттолкнуть его. Остальные замерли, не до конца понимая, что делать в такой ситуации.

– Давай, Микки, – сказал я, – иди в душ.

Мы говорили с ним довольно ласково – «милый», «дорогой», – но в конце концов его туда загнали.

Поскольку заключенные в этом крыле опасны, занавеска для душа закрывает только половину тела. Нужно видеть их, чтобы говорить с ними и вовремя понять, если они что-то задумали. Дежурная совершила классическую ошибку.

– За что тебя посадили? – спросила она.