— Я бы на вашем месте был осторожнее, судари — даже в словах, — проворчал чернявый. — Меня могут убить только за то, что я вообще появился здесь. И не стоит…
— Довольно! — сердито огрызнулся Кудеяров. — Ты, Соломон Рувимович, определись уже — а то ни туда, ни сюда… Не нравится — скатертью дорожка, держать не буду!
— Ну я же не говорю… Полно вам, Фома Ильич! Сами же знаете, что мне и самому от этих каторжан никакой жизни нет.
Тот, кого назвали Соломоном Рувимовичем, виновато втянул голову в плечи. Похоже, он изрядно опасался поссориться с Прошкой — но Кудеярова… точнее, сразу двух Кудеяровых все-таки боялся больше.
— Да я-то знаю! А вот ты, никак, забыл, как каторжане вашим на Пасху проходу не давали.
— Давайте к делу, Фома Ильич, — буркнул я. — Если уж у нас общий враг — не вижу повода вспоминать все его прегрешения.
— Тоже мне — деловой нашелся… — Кудеяров недовольно зыркнул на меня — но спорить все-таки не стал. — Работа у нас простая, судари — сначала бы торговые ряды у Прошки увести. Потом с городовыми… дела решить. А потом бойцов его убрать, да своих поставить. Начать с Апраксина, а там и на Васильевский можно.
— Я никак не пойму, Фома Ильич. Вы сами-то чего желаете? — усмехнулся я. — Выгнать каторжан с Прошкой — или самому вместо них устроиться?
— Много ты понимаешь, гимназист! Я бы и рад выгнать, но свято место… — Кудеяров явно собирался выдать мне гневную отповедь, но, взглянув на брата, вдруг осекся — и продолжил уже тише: — Непросто это все, Владимир. И вообще — ты сам-то чего предложишь?
— Я уже предложил, Фома Ильич. Воевать — так воевать. — Я чуть подался вперед. — Собрать людей, вооружиться, если надобно — и врезать так, чтобы искры летели. И чтобы никакая падаль каторжная больше…
— А я чего говорил!!!
Голос у брата Кудеярова оказался под стать внешности — больше похожий не на человеческую речь, а на рев раненого медведя, от которого даже я едва не дернулся, а Рувим Соломонович и вовсе отпрянул, вжимаясь в спинку стула.
— Вот это я понимаю — разговор. Правильный ты мужик, гимназист — и говоришь правильно. Врежем! — Великан громыхнул по столу кулаком так, что пепельница подпрыгнула, разбросав половину окурков. — И так врежем, что навек запомнят!
Глава 36
— Точно уверен? — поинтересовался я. — Надо оно тебе, друг ситный?
— Шутить изволите, ваше превосходительство? — Фурсов хищно оскалился. — Уж сколько эта сволочь нашему брату крови попортила — не сосчитать. И чтобы я, да не пошел?
С последнего класса в субботу не миновало и суток, а под моими знаменами собралась… нет, конечно же, не армия, но примерно взвод. Человек пятнадцать парней из рабочих кварталов и другие — не такие крепкие и помоложе. Почти все знакомые лица. Кажется, кто-то даже из восьмого класса, из тех, с кем мы дрались в недавнем побоище в гимнастическом зале.
И не факт, что на одной стороне.
Наверное, зря я все-таки поделился с Фурсовым планами на выходные. Хотел просто успокоить, чтобы он сдуру не удрал с матерью из города, а вышло… Вышло как вышло — и теперь вместо одного лихого гимназиста Кудеяров получил где-то с полдюжины — не считая работяг и извозчиков, которым тоже не терпелось намять бока Прошкиной уголовной братии.
И вид у парней был, надо сказать, весьма серьезный. Чуть ли не все прихватили с собой дубинки или цепи, а кое у кого из-за голенища сапогов торчали рукояти ножей. Один даже притащил здоровенный свинокол, и теперь с видом матерого урки прятал двадцатисантиметровое ржавое лезвие под курткой. Наверняка имелся и огнестрел: те же «велодоги» или двуствольные обрезы — а то и игрушки посолиднее. Вроде той, что я притащил к Апраксину переулку в кобуре под мышкой.