— На что обижены?

Николай Константинович вздохнул.

— Ради этого небольшого дела совершенно необязательно было вытаскивать меня из моей жизни так рано. Чего ради я торчал тут пятьдесят лет? Я только успел закончить университет, мечтал стать инженером. Знаете, я мог бы стать очень хорошим инженером. Я бы строил дороги, брал подряды, разбогател бы. Знаменитый инженер Апачиди — это звучит!

— Ну да, а потом бы вас расстреляли большевики в каком-нибудь овраге, — пробормотал я невольно.

— Кто? — встрепенулся старик. — Как вы их назвали? И за что же они убили бы меня?

— Ну, как вам объяснить, — неохотно буркнул я, сам уже недовольный тем, что слетело у меня с языка. — На вас были бы очки и форма гражданского инженера. Для большевиков этого было бы вполне достаточно, чтобы убить вас, не задумываясь.

— Какие ужасы вы говорите, — прошептал старик. — Кто бы мог подумать? Да, кстати, скажите, пожалуйста… Я тут не понял одно слово. Может быть, оно из вашей эпохи, и вы мне поясните.

— Какое слово? — удивился я.

— Мне вчера тоже снился сон, — сообщил епископ смущенно. — Ну, вы знаете, что я имею в виду. Сон с моим отцом, который говорил со мной. Конечно, это совсем не отец, я понимаю…

— Так что он вам сказал?

— За пятьдесят лет, что я был вынужден провести здесь, — торжественно сказал Анастат, — такие сны с отцом снились мне всего три раза. Первый раз — пятьдесят лет назад, когда я только очутился здесь. Мне было велено ждать. И я ждал. Да уж, милый юноша, никто не посмеет упрекнуть меня в том, что я мало ждал. Пятьдесят лет, знаете ли, — это не фунт изюму. Вся моя жизнь прошла здесь.

Второй раз сон приснился мне во время осады, когда ваши войска стояли под городом. Мне было велено помочь вам взять Херсонес — город, ставший для меня родиной. А третий сон приснился мне вчера ночью.

Мне было сказано, чтобы я крестил вас и вашу дикую ораву и что на этом мою задачу можно будет считать законченной. Что ж, очень мило. Меня даже не поблагодарили.

Нотки сутяжничества послышались в голосе старика. Он был раздражен и явно недоволен.

— А вы подайте жалобу на высочайшее имя, — посоветовал я. — К следующему сну заготовьте бумагу и вручите ее. Пусть вас наградят каким-нибудь орденом Хроноса.

— Хроноса, — пробормотал епископ. — Хроноса… Да, так вот о непонятных словах. Мне было сказано, что я могу рассчитывать на депортацию. Что это такое? В вашей эпохе есть такое слово? Я понимаю, что оно латинское, но в реальном училище мы латынь не проходили…

Я оцепенел. Потом решился поверить услышанному. И лишь потом по-настоящему заволновался.

— Депортация? — как зачарованный повторил я за стариком. — Вам так и сказали? Что возможна депортация? Это вам прямо сам папа сообщил? Вы случайно не сами придумали?

— Ах ты, господи, — раскипятился Анастат и даже хлопнул себя ладонями по коленям. — Ну сколько можно вам объяснять… Как я могу сам придумать слово, которого не знаю?

— Депортация, — медленно произнес я, подчеркивая каждое слово. — Это означает, что вас заберут из этого времени и вернут на место. Откуда взяли — туда и вернут. Вот что значит это латинское слово.