Пристани здесь не было, и наши струги долго причаливали к топкому берегу, сбрасывали мостки на землю. За это время из городища нас успели хорошо рассмотреть: за частоколом виднелось множество голов, а изнутри раздавались резкие протяжные звуки. Уже потом я узнал, что это были позывные тревоги, издаваемые изогнутыми медными трубами. Здешние трубачи умели извлекать из этих труб самые разные звуки.

— Как-то встретят нас? — пробормотал Блуд, всматриваясь в городище.

— Конечно, у нас есть договор, но ведь он мог измениться. Мало ли что…

— Ну, если что… — усмехнулся Свенельд, покосившись на сидевшего рядом Текшоня — муромского посла, который сопровождал нас в походе как гарант соблюдения условий договора. — Если что, мы успеем зарезать Текшоня. Как ты, боярин, готов к скорой смерти?

Текшонь — молодой человек очень красивой наружности, с изогнутыми соболиными бровями и ласковым пухлогубым лицом, больше похожим на девическое, только улыбнулся в ответ, показав белоснежные зубы.

— Великий князь Овтай никогда не нарушает своего слова, — сказал Текшонь. — К тому же я уже говорил, что муромская земля очень надеется на помощь от Киева. Мы исправно платим дань и считаем великого князя Владимира, — он метнул в мою сторону угодливый взгляд, — считаем его нашим другом.

Внезапно Текшонь вскочил на ноги и закричал, указывая в сторону городища:

— Вот он! Вот он идет встречать вас, я же говорил! Это великий князь Овтай идет вам навстречу.

Действительно, ворота распахнулись, и теперь в нашу сторону двигалась небольшая процессия, которую возглавлял человек необычайно крупного телосложения — настоящий богатырь.

Резкие звуки, доносившиеся из-за стен Эрзямаса, перестали быть хаотичными и приняли форму некоей мелодии. Теперь эти трубы ревели в унисон — короткими рыками, переходящими в пронзительные завывания. Успев уже более или менее привыкнуть к музыке этого мира, я догадался, что на сей раз играют нечто, что кажется здесь торжественным, приличествующим случаю.

Мы сошли на берег. Овтай приблизился ко мне, стоявшему посредине между Блудом и Свенельдом, и низко поклонился, коснувшись пальцами земли. Роста муромский князь был действительно огромного — явно за два метра, и очень широк в плечах. Настоящий медведь, о чем, кстати, и говорило его имя. Наверное, он и родился очень крупным, за что родители сразу назвали его Овтаем…

Одет он был в длинную рубаху белого цвета, украшенную красной вышивкой по вороту, и в широкие штаны из зеленой крашеной ткани. В руке Овтай держал резной деревянный посох, которым легко поигрывал при ходьбе. Впоследствии я заметил, что с посохом муромский князь никогда не расставался — это был знак его княжеского достоинства. На вид Овтай был едва ли не моложе меня — чуть за двадцать. Светлая борода его была очень густой и слегка курчавилась, а оставшаяся не покрытой растительностью часть лица была нежно-розового цвета, как у молочного поросенка.

Овтай благодарил меня за то, что я пришел защитить его от булгар, и говорил о том, что будет и впредь верным вассалом киевского князя. Обычные дипломатические заверения, не изменившиеся, по сути дела, за тысячелетия…

— А где инязор Тюштя? — вдруг строго спросил стоявший слева от меня Свенельд. — Здоров ли он? Почему не вышел с тобой вместе встречать нас?

Овтай улыбнулся чуть смущенно и, потупив взор, ответил:

— Но ведь инязор Тюштя не вассал киевского князя, как я. Он — великий князь эрзянский и сказал, что в своей столице не ходит навстречу гостям. Инязор Тюштя ожидает дорогих киевских гостей в своем доме.

Стало ясно, что дипломатический церемониал и протокол появился не в девятнадцатом веке, а существовал даже тысячу лет назад среди глухих и непроходимых эрзянских лесов.

Дворец инязора Тюшти представлял собой одноэтажную длинную избу из некрашеных бревен, в центре которой стояла сложенная из камней печь. Каменная же труба уходила в потолок, отчего в помещении почти не было дыма. До этого мне приходилось видеть печи только дважды: в тереме у боярина Блуда и в тереме киевского князя, то есть в моем. Даже у Свенельда в доме печи не было, а дым из очага уходил вверх через отверстие в крыше. Или не уходил — это уж в зависимости от погоды. Во всяком случае, к задымленным помещениям я уже успел основательно привыкнуть.

Откуда эрзянский инязор узнал о печах? Насколько я смог заметить, и в Эрзямасе печь была только в княжеском доме. В целом эта эпоха в Восточной Европе еще не доросла до идеи печи…

Тюштя оказался рябым сорокалетним мужчиной среднего роста с хитрыми близко посаженными глазами. По своей внешности он сильно проигрывал муромскому князю. Овтай был юным красавцем могучего телосложения, а Тюштя, стоявший передо мной, выглядел немолодым худосочным мужичонкой. Правда, одет он был роскошно: белая рубаха, шитая серебряной нитью, с обильной красной окантовкой, а сверху — небрежно наброшенная шкура черной рыси, застегнутая на плече золотой застежкой.