Отношение эрзянских воинов к своему инязору было действительно почти мистическим. Невысокий и тщедушный Тюштя выглядел отнюдь не богатырем, как красавец Овтай, например. Не было в облике эрзянского князя ничего величественного, но он явно владел каким-то внутренним умением подчинять себе волю людей. Он умел так посмотреть и так сказать, что всем сразу становилась понятна значительность его слов, важность этого человека вообще.
— Меня считают колдуном, — как-то сообщил мне Тюштя.
— А ты колдун? — спросил я. Мне не верилось, что невзрачный эрзянский инязор действительно владеет колдовскими чарами. Хотя как же иначе объяснить его популярность у своего народа?
Тюштя тогда пожал плечами и ничего мне не ответил.
В самом конце обратного пути эрзянское войско покинуло нас. Никто не сказал ни слова: просто однажды ранним утром после тревожной ночевки мы проснулись от громких голосов и лязга оружия. Это инязор отдал команду своим воинам седлать коней.
Тюштя никак не согласовал это с нами. Просто решил, и все. Эрзянские воины деловито собрались в путь…
— Я спрошу у него, что случилось, — попробовал я метнуться к шатру Тюшти, но Блуд остановил меня.
— Не надо, — сказал он. — Киевский князь не должен выяснять отношения с князем эрзянским.
— Почему? — не понял я, но Блуд разъяснил.
— Эрзянь Мастор — крупное государство, — сказал он. — Это не мурома и даже не кривичи с древлянами. Тех мы всегда можем укротить и подчинить себе, если даже вздумают бунтовать или изменить. Но с эрзянами не так. Их очень много, они независимый народ, у них большое войско. Если Тюштя сейчас решил бросить нас и двигаться вперед, то не останавливай его. Может быть, со временем все изменится и вы снова станете союзниками и добрыми друзьями. А если ты теперь пойдешь ругаться с ним, может выйти ссора. А ссора — это надолго.
Я с восхищением посмотрел на Блуда. Вот кто родился прирожденным дипломатом! Выходит, успех человека зависит не только от него самого. И даже не только от обстоятельств. От времени и эпохи — тоже в не меньшей степени. Такой человек, как Блуд, с его способностями и мудростью, в XX веке стал бы министром иностранных дел какой-нибудь огромной страны и прославился бы на века. Но Блуд родился в Древней Руси, еще не знающей грамоту и не осознавшей себя страной. И такой могучий изворотливый ум зачастую попросту пропадает зря…
— Хотя почему пропадает? — тут же спросил я себя. — А разве весь проект со мной — подменным князем, проделал не именно Блуд? Он! Так что нет — совсем не напрасно живет в своем времени боярин Блуд. И, вероятно, совсем не напрасно появился в этом времени я сам. Вот только бы узнать, в чем тут механизм и в чем смысл…
Оставшись в одиночестве, без союзников, мы переплыли в обратном направлении Итиль и собрались разыскать наши оставленные неподалеку струги, чтобы отправиться в Киев из оказавшегося бесславным похода. В нашем лагере появился уже ставший старым знакомым Текшонь с посланием от Тюшти и Овтая.
Красавчик Текшонь на этот раз по случаю промозглой погоды и ледяного ветра был весь в мехах, он кутался в них, словно женщина. Встреча трех князей была назначена в Священной роще за холмом.
Ранним утром за мной явился Блуд. Выглядел он совсем плохо: отекшее лицо с набрякшими веками говорило о высоком давлении и о том, что сердце устало справляться с нагрузкой. По своему медицинскому опыту я прекрасно знал, что теперь следует ждать одного из двух: инсульта или инфаркта. Либо сначала не выдержит нагрузки и лопнет сосуд в голове, либо сердечная мышца даст сбой. И я не смогу никак помочь, как не могу и предотвратить неминуемое: ни лекарств, ни аппаратуры у меня не было. А когда я пытался определить уровень давления крови по пульсу и брал боярина за руку, Блуд неизменно смеялся и крутил головой в знак сомнения — он был уверен, что я пытаюсь воздействовать на него колдовскими чарами. А зачем иначе держать за руку?
Медленно, не подгоняя коней, мы съехали с холма к Священной роще. Неподалеку катила свои воды река Итиль-Волга, широкая, плавная, могучая. Будущая великая русская река. Над поверхностью реки и над рощей клубился утренний сырой туман. Мокрый снег и дождь закончились еще ночью, и теперь кругом царила тишина — слышалось лишь чавканье земли под копытами наших лошадей.
Березы в этой роще были похожи на гирлянды. К каждой толстой ветке была привязана сплетенная из гибких веток площадка размером приблизительно метр на полтора. На одном дереве таких площадок могло быть привязано две или три, иногда — четыре. На каждой лежал истлевший или еще разлагающийся труп.
Площадки были такого размера, что человеческое тело не помещалось на них целиком — руки и ноги свисали с боков. Эта Священная роща была эрзянским кладбищем — местом упокоения мертвых. Если, конечно, уместно говорить об упокоении и вообще о покое, имея в виду разложение и гниение мертвых тел на открытом воздухе.
Мы видели такие «кладбища» еще на пути сюда. Тогда Текшонь и объяснил мне, что это такое.
— Можно было бы класть тела просто на землю, — говорил Текшонь. — Нужно ведь, чтобы тела смешались с землей и сами стали землей. Но на земле звери, они растерзают тела и растащат по кускам, а это неправильно. Поэтому лучше всего подвешивать: звери не достанут, а дождь, солнце и ветер сделают свое дело.