Задача выходила сложнее, чем казалось. Клоны считали, что обязаны своим женам жизнью. В этом и заключался расчет их создателя. Я поняла, что действовать надо аккуратней, притворяться лучше и больше не писать писем.
В Петербурге проживал со своей женщиной-психологом двенадцатилетний Рафаил. Им Тихомиров особенно гордился. «Раф – умничка, читает, развивается, еще печатный станок изобретет, – нахваливал Гавриил свое творение. – Все-таки с кем поведешься, от того и наберешься». Это он намекал, что сделал правильный выбор с Ириной, а не со мной.
Я поехала в Питер, сняла гостиницу и отправилась к Психологическому институту. За стойкой сидела кокетливая дурочка с искусственным загаром на лоснящихся щеках. «Слушаю вас», – произнесла она обволакивающим тембром, который безотказно действует на автономную сенсорную меридиональную реакцию. Кажется, я спросила что-то про курсы, которые хотела бы прослушать. Меня смерили игривым подозрительным взглядом. Анна мгновенно узнала во мне ценителя и не закрывала рта, пока я стекала по стойке. В разговоре само собой возникло имя Рафаила Тихоновича, моего старого знакомого, и я неожиданно узнала, что в институте его за глаза с юмором называют пациентом Павликовской.
В заторможенном пухлячке, который, переминаясь с ноги на ногу, протянул мокрую ладошку, сложно было узнать Гаркунова. Лишить прошлого, значит, сделать инвалидом, даже если в этом залог счастья.
Мы договорились увидеться в кафе. Рафаил явно испытывал страх перед женой и воспринимал факт нашей встречи как измену. В тот день мне не удалось ни о чем с ним поговорить. Мы назначили еще одно свидание.
Я провела несколько дней в гостинице на Васильевском острове. Гуляла по пустынным широким улицам, среди выцветших линий. Было жаль лишать Рафаила комфорта, к которому он привык. Но как намекнуть на истину, не напугав? Вначале правильным казалось представляться клонам бывшей любовницей. Но тут это могло не сработать. Нужно, чтобы сам репринт сделал первый шаг.
Несмотря на мои попытки выглядеть безобидно, муж Ирины пришел застегнутым с ног до головы, потел, мычал и смотрел, как бычок, которого ведут в цех убоя. Единственное, что мне удалось, – приоткрыть перед ним тайну отца. Я сказала, что он работал здесь, в Петербурге, в порту. Можно найти коллег, узнать подробности.
Оставался первый клон – Михаил Тихонович. Самый старый репринт, которому должно было исполниться шестнадцать лет – столько же, сколько сыну Тихомирова. Сказать честно, я не слишком рассчитывала на успех.
При виде Двины под окнами гостиницы и этого унылого клочка песчаного пляжа, стало грустно. Нелепица какая-то. Бегаю за тенями бывшего любовника, к которому ничего не испытываю. Неужели все для того, чтобы не возвращаться в пустую квартиру?
Со слов Гаркунова я знала, что Михаил-второй работает на лесопилке, за тем самым бесконечным бетонным забором, мимо которого я плелась шестнадцать лет назад. День выдался злой, холодный и солнечный. Из проходной пружинистой походкой вышел уголовник, сплюнул сквозь зубы, закурил, поежился и поднял воротник страшной потертой куртки. Я присмотрелась. Гаркунов, только какой-то высушенный. Глубокие трещины на деревянном лице, цепкий настороженный взгляд, подростковые усики.
На сей раз я не побоялась проявить настойчивость. Выглядел Михаил-второй выносливей Рафаила – энергичный представитель рабочего класса. Согласился поговорить в «Пур-Наволоке». Мы заказали приличного вина в том самом ресторане, где сидели с Гаркуновым. Возможно, я позволила себе некоторую жестокость, но у меня есть оправдание – сработал механизм ассоциации. Месть Гаркунову была направлена на его копию. Влюбленными глазами на меня смотрел человек, который разрушил мою жизнь.
В первую встречу Настин муж проявил высокие морально-этические качества и сбежал. До конца отпуска еще оставалась неделя. Каждый день я собиралась уехать. Не могла читать, не могла сидеть спокойно, в зеркало на себя не глядела. С утра ходила туда-сюда по набережной и видела со стороны семенящую старуху Шапокляк. Мечтающую напороться на Настю, ее мать, отца и сына, по отдельности или вместе, чтобы вылить на них ушат помоев.
Наконец раздался стук в дверь. Вид у лесоруба был такой, как будто он только что вырвался из окружения. Судя по запаху, принял для храбрости. Прошел в номер, присел на кровать. Я попыталась его успокоить, а он – схватил меня за руку и полез мокрыми губами. Пришлось смотать удочки. Все равно отпуск заканчивался, не хватало еще, чтобы меня тут изнасиловали. На вокзале я купила билет до Москвы, как будто ничего и не было.
Через пару недель позвонила Терехова. Мы не общались много лет, я была уверена, что ее уже нет в живых. В трубке сонно заплетался в веревочку слабенький старческий голосок: «Маша, Мишенька приехал. Купи тортик какой-нибудь и еще, чего хочешь к чаю, что вы там любите».
Дверь открыл тот самый Максимка, которого Терехова полоскала на лекциях. Это был красивый, я бы даже не побоялась этого слова, роскошный брюнет. Таких не часто встретишь вживую на близком расстоянии. Освеженная классика: ярко-синий костюм, белая сорочка, нагрудный платок, узкие штаны и лоферы на босу ногу. В ухе – бриллиантовая сережка. Идеальная полоса пробора, волосы, поблескивающие лаком, как он называется, бриолин? Даже запонки на месте!
Максимка радостно улыбнулся, подмигнув смуглыми ямочками, и провел меня на просторную кухню. Звезда кафедры селекции сельскохозяйственной птицы в пестрой блузке с брошью, совсем обрюзгшая, сидела за старинным круглым столом. Под взглядами Максима я обняла мягкую старушку. Мы тепло приветствовали друг друга, а когда уселись за стол, Максим сказал, что не будет нам мешать, ему надо отлучиться по работе. «Жаль», – подумала я.
В интерьере интеллигентской московской квартиры с белыми стенами, на фоне которых так выгодно смотрятся цветные книжные корешки, Терехова монотонно вещала, что ее ежедневно пытаются отравить. Мол, она уже и в полицию обращалась, и своим друзьям-ученым писала, ничего сделать невозможно. Сын присвоил себе обманом патент на ее главное изобретение – печатный станок для производства искусственного мяса. И ничего поделать нельзя, потому что Максимка «стряпчий».
До позднего вечера я слушала одну и ту же пластинку – про печатный станок, патент и этого обидного «стряпчего». Миша так и не пришел. Дождавшись Максима, я тепло попрощалась с ним, пожелав удачи и терпения. Дольше, чем надо, держала в своей руке его ласковую длинную кисть.
Исчезновение репринта вызывало тревогу. Чутье подсказывало, что по своей воле не дойти Миша-второй не мог. Раз вырвался от жены, значит, сильно хотел.
Я навела справки, обзвонила морги. Наконец в одной больнице уведомили, что поступил некий Гаркунов Михаил Тихонович с пулевыми ранениями. Человек, укравший у меня годы жизни и результаты труда, испугался настолько, что был готов на преступление? Значит, я старалась не зря.