Маму я простила. Надеюсь, и она меня тоже.
На работе сложилась компания: активная Галя, которая вечно чего-то изучала – то Таро, то искусство минета. Мы слушали рассказы про ее мужа, пропадавшего в командировках, и не желавшего разводиться любовника. Матерщинница Света любила карабкаться в горы со своим молодым человеком и была обо всем циничного мнения. Я обожала ее чувство юмора и самодостаточность. Восторженная Даша писала стихи и ждала принца, который должен был быть обязательно военным. Я жалела и защищала ее, но она плохо справлялась с работой. Для антуража на заднем плане маячило несколько молодых, симпатичных мужчин. Когда мы собирались вместе, нам становилось хорошо. И само собой получилось, что я в этой компании стала чуть ли не лидером. Никогда лидером не была, а тут стала.
Гриша успел побывать коммерческим директором в куриной компании, откуда я уволилась, но ему не понравилось, слишком нервная работа, и он вернулся в Ветеринарную академию, стал преподавателем, начальником курса. Квартиру в Томске я давно продала. Мы копили на трешку в Теплом Стане и должны были за пару лет расплатиться за нее без всякой ипотеки.
Год назад в начале зимы в том самом баре, куда мы часто заходили с Галей, я снова встретила Гаркунова. Пятница удалась, мы уже приняли и хотели продолжить. У Гали вернулся муж, пропал любовник или наоборот. Надо было обсудить.
Плешивый маленький человечек с большим носом, поджав ноги, сидел на высоком табурете и смотрел на меня через плечо немигающим птичьим взглядом. На нем был вельветовый пиджак из Мюнхена, шея обмотана шарфом, рядом лежала шляпа. Я шепнула Гале, что встретила старого знакомого. Она, значительно кивнув, исчезла с горизонта.
Гаркунов был подшофе. Настроен расхлябанно и никакого раскаяния не испытывал. Нагло полез обниматься.
Я заказала красного, осталась посмотреть, что будет. Не спрашивая, надо ли мне, Гаркунов начал изливать душу. После жены и меня через него прошли еще много «замечательных представительниц прекрасного пола». Чтобы не расставаться с ними, он подсовывал копии. Усилия заниматься чистой наукой ничем не увенчались, не хватило «душевных сил». Предполагалось, что я начну его жалеть, гладить по головке.
«Откровенно говоря, – сладко причмокивал этот сильно потрепанный жизнью неудачник с замашками мизогинного феодала, – мне даже понравилось шкурку сбрасывать. Я ради этого потом и начинал отношения, представляешь?» Он шумно выдыхал, болтал головой и смеялся самому себе, как в колодец. Потом опрокидывал «Бехеровку» и бил стопкой по стойке.
«Я сам уже испытуемый, Маша. Меня надо исследовать! Только кому я нахер сдался? Обо мне не знает никто, кроме тебя». И Гавриил снова, нахохлившись, глядел через плечо круглым глазком с вопросительной усмешкой. «Может,
В ответ я ему сказала то, что давно хотела сказать. Во-первых, у меня есть муж, которого я люблю, и работа, где меня ценят. Во-вторых, «Тихомировка» сработала, во многом благодаря моим временным и интеллектуальным вложениям. Я достаточно много сделала, чтобы рассчитывать на проценты, например половину. «А насчет тебя, – продолжала я, не обращая внимания на его пренебрежительную икоту. – Не волнуйся, ничего особенного ты не представляешь, самая заурядная биография».
Напоследок зачем-то мы поднялись в его номер, посмотреть, как он устроился. Оказывается, над баром была гостиница, вход с улицы без вывески. В скучной коричневой комнате с люрексовым тюлем Гавриил разделся и, как ни в чем не бывало, лег в кровать. Попросил выключить свет. За шторой по широкой трассе внизу медленно текла река огней. Был час пробки, на берег занятого эволюцией Мирового океана вынесло два обреченных на вымирание микроорганизма. «Можешь лечь со мной просто, раз уж ты тут?» – послышался вялый вопрос. Я потушила сигарету. Посидела в тишине. Сняла платье и спряталась под одеяло. Гаркунов сильно дрожал.
Гриша ничего не знал ни о моем старом романе, ни о печатном станке. При том, что он никогда не был для меня закрытой книгой, я за годы нашего знакомства совсем не поняла его. Легко было представить, что этот человек с тем же безоблачным лицом подойдет и всадит в меня самый большой нож из купленного недавно поварского набора. Подозревая подвох в отсутствии второго дна, я подписывала приговор самой себе.
Утром на кокосовой койре бутовской квартиры сидел сосредоточенный красивый мужчина, похожий на космонавта перед запуском, мой ровесник в синем свитере, бесконечно далекий и чужой. Спросил, где была. Я сказала, встретила старого приятеля, которого когда-то любила. «А потом?» – «Мы поднялись в гостиницу и легли спать». Гриша вздохнул, рывком встал и вытащил из шкафа уже собранный чемодан. Вот у кого глаза были светлей лазури.
Перед тем как уйти, он спросил: «Ты точно решила?» Я пожала плечами – мол, ничего я не решала и почему я должна решать. В ответ Гриша прикрыл дверь. Больше мы не виделись. По почте пришло исковое заявление о расторжении брака, мне оставалось только поставить подпись в уголке.
Вначале Гаркунов с радостью соглашался встречаться в гостиницах, сдававшихся на час. Расчет оказался верен, игра без обязательств ему понравилась. Он вошел в образ зрелого, покрывшегося патиной мизантропа-философа и почувствовал вкус к разглагольствованиям. Рассказывал про дом, который свил из песен и слов, опыта и слез, обид и грез подальше от всех в дремучем лесу. А также о смерти, что ждет за поворотом.
Потом наступил следующий этап доверия, и Гаркунов заехал ко мне в Бутово. Мы провели ностальгический вечер в нашей старой доброй квартирке у железной дороги – как во сне с покойником. Узнав, что Гриша ушел, Михаил Тихонович по привычке стал считать меня своей собственностью. Без предупреждения звонил в дверь, проходил в мою комнату, рассаживался в креслах, открывал пивко.
Наконец я не выдержала. Рассказала, что пыталась покончить с собой и вот теперь все снова возвращается. Наверно, не смогу, дескать, одна. Миша резко посерьезнел. «Конечно, мы с тобой обречены на совместную жизнь до гроба». – «Не обязательно. Можешь мне ребеночка оставить и гуляй на все четыре стороны». Гость смиренно опустил глаза. «Кстати, – добивать так добивать, – мне тоже хотелось бы проведать волка-одиночку. Как он там в своей башне, воет на луну. А то ты у меня бываешь, а я у тебя нет». – «Так в следующий раз и поступим», – бодро откликнулся Гаркунов, начиная потихоньку сворачиваться. Как и следовало ожидать, трубку с тех пор он не брал.
Я прислушалась к себе. Может, где защемит? Нет, полет нормальный. Только раздраженный интерес висит, как утренний туман над полем боя. Тогда я взяла отпуск и начала поход по репринтам, про которых успела все узнать.
Идея была простая – спутать систему, пустить следы на хозяина, чтобы он посмотрелся в них, как в зеркало. Мне давно покоя не давала сценка, которую я себе часто представляла. Открывается калитка (почему-то казалось, что Гаркунов живет на даче с газоном и цветником). На дорожке один за другим появляются трое богатырей, одинаковых Михаилов Тихоновичей. Вот они обступают своего архистратига, лежащего с книжкой в гамаке, и молча смотрят. Дальше возможны варианты. Либо Гаркунов заходится в рыданиях. Либо пытается убежать. Либо набрасывается на копии с кулаками. Главное, смысл понятен. Для «ученого» наступил момент истины, встречи с собой, раскаяния и очищения. Исход всегда выглядел кровожадно, ничего не поделаешь: копии раздирали оригинал в клочья. Это соответствовало и моей художественной интуиции, и чувству справедливости, и теории Фрейда.
Первым делом я написала Варахиилу, отдыхавшему в Тайланде с актрисой, к которой ушел от меня Гаркунов, уже будучи Тихомировым. Фактически репринту было четырнадцать, хотя клоны развиваются с акселерацией. В любом случае я нарисовала себе мужа актрисы и решила, что писать надо максимально патетично. Давить на эмоции, задеть самую главную струну – ревность. Посеять зерно сомнения в том, что Стелла – заданная раз и навсегда величина. Судя по матерному ответу, это было ошибкой. Но ничего, я послала еще одно письмо, с подробным описанием биографии клона. Уверена, что он не смог его не прочесть.