«Это твой шанс», — сказала вдруг какая-то абсолютно нерассуждающая, неразмышляющая и почти незнакомая самой Даари ее часть; та самая, что неожиданно для основной части Даари то ли атаковала Гешвири с поцелуем, то ли ответила на ее поцелуй.

И, прежде чем Даари успела ее удержать, эта часть выпалила:

— Господин генерал, не могли бы вы меня поцеловать?

Сказав это, она тут же прикусила язык: ей немедленно стало понятно, что этот вопрос стал чудовищной ошибкой.

— Странная просьба, — наконец сказал голос Лаора, долетавший до Даари сквозь шум ее собственной крови в ушах. — Вы сами отказались войти в число моих союзников — а теперь рассчитываете, что я возьму вас в любовницы?

— Извините, — сказала Даари, — мне не стоило этого говорить. Я... Мне очень жаль.

Она дернула ручку на двери повозки, собираясь выскочить в ночь.

— Постойте, — властно сказал голос Лаора.

Его огромная рука легла на затылок Даари, после чего он как-то очень ловко развернул ее голову к себе — и накрыл губами ее губы.

«Ой», — подумала Даари.

А потом просто ничего не думала.

Когда она впоследствии пыталась осмыслить этот поцелуй, то отметила два момента: технически он, пожалуй, не особенно отличался от поцелуев Гешвири, только рот был намного крупнее, чем ее, и горячее. Но практически множество мелких деталей создавало огромную разницу. Тяжелая рука на затылке, властность объятий, уверенность и даже жесткость — не отменяющие бережность, с которым (это очень чувствовалось!) генерал обращался с ней, но странным образом отменяющие нежность или, скорее, выносящие ее за скобки. Даари не чувствовала себя подхваченной потоком страсти, отнюдь: она, скоре, ощущала себя как ученик школы шайгон-боя, которого впервые выставили под ледяной водопад и велели «правильно дышать» — но куда там!

Второй момент: бесы-демоны, это было круто. Как она и смутно подозревала, эмоций от одного поцелуя у нее осталось больше, чем от двух часов взаимоприятного времяпрепровождения в Аттонской гостинице. И это отнюдь не говорило плохо о Гешвири или о ее технике: та хорошо относилась к Даари и старалась доставить ей удовольствие, точно так же, как Даари пыталась, по мере сил, ответить ей тем же; и для обеих, к тому же, это был своеобразный катарсис, решение доверять «вопреки всему», скрепленное и подтвержденное обменом оргазмами.

Здесь же Даари впервые познала не просто давление внутренней гормональной бури, но и эффект чего-то более глубокого, тех темных глубин психики, которые заставляли ее с вожделением смотреть на Кетара Сиита — прежде подавленные, они наконец-то взяли реванш.

Она даже не сразу поняла, что поцелуй закончился, и что она натурально дрожит — а может быть, ее наконец продрал ночной холод.

— А вот теперь, — прозвучал голос Лаора, холоднее ночи, — извольте выйти и вернуться в гарнизон пешком. Я распоряжусь, чтобы вам выписали увольнительную задним числом.

Даари даже не стала спрашивать, за что. И уж тем более не стала спорить. Она казалась самой себе ужасной предательницей — и, кажется, она начинала понимать, что именно предала.

Она послушно выпрыгнула из машины и стояла в густой траве, глядя, как отъезжает к дороге тарантайка Лаора. Мир перевернулся с ног на голову; догадка, которая вертелась на самом краешке сознания, вдруг вылезла на передний план и заслонила собой все, даже предстоящую трехчасовую (или сколько там?) прогулку до гарнизона.

Даари вдруг отчетливо поняла, какой дурой была, когда говорила с Гешвири о том, что им нужна «нормальная цель», если они хотят идти к власти; ты не придумываешь цель — настоящая цель находит тебя и выстреливает тобой, как из боевой рогатки. После поцелуя Лаора Даари поняла это отчетливо. Вот только она не была уверена, что ею уже «выстрелили», а не просто волокут на склад боеприпасов.

Даари вытащила из кармана магфон, включила подсветку и зашагала к дороге.