[473] Примерно в это же время случилось так, что одной девочке из ее класса сделалось на уроке дурно, и ее отправили домой. Вскоре то же самое произошло и с ней. Таким образом она пыталась избежать школы, которая ей больше не нравилась. Потеря уважения к учителю привела, с одной стороны, к оскорбительным заявлениям в его адрес, а с другой – к дружбе с маленьким мальчиком, очевидно, в качестве компенсации за утраченные отношения с учителем. Объяснение, данное ей по этому вопросу, ограничилось простым советом: она окажет своему учителю услугу, если постарается хорошо заниматься на его уроках и будет вовремя задавать вопросы. Я могу добавить, что эта подсказка дала хорошие результаты; с этого момента девочка стала первой ученицей в классе и больше не пропускала уроков арифметики.

[474] Что касается истории о вымогательстве, следует подчеркнуть ее компульсивный характер и отсутствие свободы, которую она обнаруживает в девочке. Это вполне закономерно. Как только человек позволяет своему либидо отступить от необходимой задачи, оно приобретает автономность и, невзирая на протесты субъекта, выбирает собственные цели, которые преследует с большим упорством. Посему для человека, ведущего ленивую и бездеятельную жизнь, весьма характерна особая склонность к компульсии либидо, то есть ко всякого рода страхам и непроизвольным ограничениям. Лучшим доказательством этого служат страхи и суеверия первобытных народов, хотя история нашей собственной цивилизации, особенно периода античности, подтверждает то же самое. Неиспользование либидо делает его неуправляемым. Однако мы не должны полагать, будто можем перманентно избавиться от компульсии либидо с помощью напряженных усилий. Только в очень ограниченной степени мы можем сознательно ставить задачи для либидо; другие естественные задачи оно выбирает само, ибо таково его предназначение. Если эти задачи избегаются, то даже самая деятельная жизнь ничего не даст, ибо мы должны учитывать все требования человеческой природы. К этой причине могут быть причислены бессчетные случаи неврастении от переутомления, ибо работа, выполняемая в условиях внутренних конфликтов, вызывает нервное истощение.

[475] Девочка рассказала сон, который приснился ей в пять лет и произвел на нее неизгладимое впечатление. «Я никогда в жизни не забуду этот сон», – сказала она. Здесь я хотел бы добавить, что такие сновидения представляют особый интерес. Чем дольше сновидение самопроизвольно остается в памяти, тем большее значение ему следует придавать. Сон был следующего содержания: «Я была в лесу с моим маленьким братом, собирала землянику. Потом появился волк и бросился на меня. Я побежала вверх по лестнице, волк за мной. Я упала, и волк укусил меня за ногу. Я в ужасе проснулась».

[476] Прежде чем мы приступим к обсуждению ассоциаций маленькой девочки, я попытаюсь составить произвольное мнение о возможном содержании сновидения, а затем сопоставлю эти результаты с ассоциациями, озвученными ребенком. Начало сновидения напоминает нам хорошо известную сказку о Красной Шапочке, которая, конечно же, известна каждому ребенку. Волк съел бабушку, принял ее облик, а потом съел и внучку. Но охотник убил волка, вспорол ему брюхо, и Красная Шапочка выскочила оттуда целой и невредимой.

[477] Этот мотив встречается в бесчисленных мифах по всему миру, в том числе и в библейской истории об Ионе. Значение, непосредственно лежащее в его основе, носит астро-мифологический характер: солнце проглатывается морским чудовищем, а утром рождается вновь. Разумеется, вся астро-мифология есть не что иное, как спроецированная на небеса психология. Эта психология бессознательная, ибо мифы никогда не создавались и не создаются сознательно; они возникают из бессознательного. В этом причина невероятного сходства или тождества некоторых мифологических форм у народов, пространственно разделенных с глубокой древности. Тем же самым объясняется, например, независимое от христианства распространение символа креста, особенно замечательные примеры которого мы находим в Америке. Невозможно предполагать, что мифы были созданы только для того, чтобы объяснить метеорологические или астрономические процессы; они являются в первую очередь проявлениями бессознательных импульсов, сравнимых со сновидениями и приведенных в действие регрессивным либидо. Материал, который обнаруживается таким образом, есть, безусловно, материал инфантильный – фантазии, связанные с комплексом инцеста. Во всех этих так называемых солнечных мифах можно без труда распознать инфантильные теории о прокреации, рождении и кровосмесительных отношениях. В сказке о Красной Шапочке это фантазия о том, что мать должна съесть что-то похожее на ребенка и что ребенок рождается из живота. Данная фантазия является одной из самых распространенных и обнаруживается повсеместно.

[478] На основании этих общих психологических соображений мы можем заключить, что в сновидении девочка разрабатывает проблему прокреации и рождения. Что касается волка, то мы, вероятно, должны поставить его на место отца, так как ребенок бессознательно приписывает отцу любой акт насилия по отношению к матери. Этот мотив также основан на бесчисленных мифах. Что касается мифологических параллелей, я хотел бы обратить ваше внимание на работу Боаса[123], которая содержит великолепное собрание сказаний американских индейцев; затем на книгу Фробениуса «Эпоха солнечного бога» и, наконец, труды Абрахама, Ранка, Риклина, Джонса, Фрейда, Мэдера, Зильберера и Шпильрейн[124], а также на мои собственные исследования, изложенные в работе «Символы трансформации».

[479] После этих общих размышлений, которые я привожу здесь по теоретическим соображениям, но которые, естественно, не были частью лечения, вернемся к анализу и посмотрим, что может рассказать нам о своем сновидении сам ребенок. Излишне говорить, что девочке было позволено говорить о своем сне так, как она хотела, без всякого влияния со стороны аналитика. Прежде всего она ухватилась за тему укуса и объяснила, что однажды женщина, у которой родился ребенок, сказала ей, что может показать место, куда ее клюнул аист. Этот образ является в Швейцарии вариантом широко распространенной символики совокупления и рождения. Здесь мы имеем совершенный параллелизм между нашей интерпретацией и ассоциациями девочки: первая ассоциация, которую она привела в отсутствие всякого влияния со стороны, восходит к проблеме, которую мы предположили выше на теоретических основаниях. Я знаю, что бесчисленные случаи, опубликованные в психоаналитической литературе и определенно не навязанные извне, не смогли убедить наших критиков в том, что мы вовсе не внушаем пациентам свои интерпретации. Этот случай тоже не убедит никого из тех, кто твердо намерен приписывать нам грубые ошибки новичков – или, что еще хуже, обвинять в фальсификации.

[480] После этой первой ассоциации пациентку спросили, какие мысли у нее вызывает образ волка. Она ответила: «Я думаю о своем отце, когда он сердится». Это также полностью совпадает с нашими теоретическими рассуждениями. Можно возразить, что мы привели эти аргументы специально для этой цели, а потому они не имеют общей силы. Полагаю, это возражение отпадает само собой, если человек обладает необходимыми психоаналитическими и мифологическими познаниями. Судить об истинности гипотезы можно только на основании соответствующих знаний, и никак иначе.

[481] Первая ассоциация поставила на место волка аиста; теперь ассоциация к волку приводит нас к отцу. В народном представлении аист символизирует отца, потому что он приносит детей. Очевидное противоречие между сказкой, где волк – это мать, и сном, где волк – это отец, не имеет никакого значения ни для сновидения, ни для сновидицы. Посему мы можем обойтись без подробных объяснений. Я изложил эту проблему бисексуальных символов в своей книге. Как вы знаете, в легенде о Ромуле и Реме оба представителя животного мира, дятел и волчица, вскормившие близнецов, возведены в ранг родителей.

[482] Посему страх перед волком в сновидении – это страх перед отцом. Сновидица объяснила, что она боялась своего отца, потому что он был с ней очень строг. Кроме того, однажды он сказал ей, что плохие сны снятся только тогда, когда мы делаем что-то не так. Девочка спросила отца: «Но что мама делает не так? Ей всегда снятся плохие сны».

[483] В другой раз отец ударил ее, потому что она сосала палец. Она продолжала это делать, несмотря на его запрет. Может быть, это и есть тот грех, который она совершила? Едва ли: сосание пальца было просто анахроничной инфантильной привычкой, малоинтересной в ее возрасте и служащей скорее для того, чтобы рассердить отца. Вынуждая его на применение силы, она облегчала свою совесть от тайного и гораздо более тяжкого «греха»: выяснилось, что она соблазнила нескольких своих сверстниц к взаимной мастурбации.

[484] Именно из-за этих сексуальных интересов девочка и боялась своего отца. Но мы не должны забывать, что сон про волка приснился ей на пятом году жизни. В то время эти половые акты еще не были совершены. Следовательно, мы должны рассматривать историю с другими девочками в лучшем случае как причину ее теперешнего страха, которая, однако, не объясняет боязни отца в прошлом. Тем не менее можно ожидать, что и в прошлом имело место нечто подобное, какое-то бессознательное сексуальное желание, психологически соответствующее только что упомянутому запрещенному акту. Характер и моральная оценка этого поступка, естественно, осознаются ребенком гораздо меньше, чем взрослым. Чтобы понять, что могло произвести на девочку столь сильное впечатление, мы должны спросить, что произошло на пятом году жизни. В том году родился ее младший брат. Стало быть, она уже тогда боялась своего отца. Рассмотренные выше ассоциации показывают нам безошибочную связь между ее сексуальными интересами и страхом.

[485] Проблема секса, которую природа связывает с позитивным чувством удовольствия, предстает в сновидении о волке в виде страха, очевидно, из-за сурового отца, отстаивающего нравственное воспитание. Таким образом, сновидение стало первой впечатляющей манифестацией сексуальной проблемы, вызванной недавним рождением младшего брата; по опыту мы знаем, что при таких обстоятельствах у детей обычно и возникают все эти вопросы. Но поскольку сексуальная проблема всегда связана с историей некоторых приятных физических ощущений, которые воспитание обесценивает как «дурные привычки», она, по всей вероятности, могла проявиться только под личиной моральной вины и страха.

[486] Это объяснение, каким бы правдоподобным оно ни было, кажется мне поверхностным и неадекватным. В этом случае мы списываем все затруднения на моральное воспитание, исходя из недоказанного предположения о том, что воспитание может вызывать невроз. При этом мы игнорируем тот факт, что люди, вовсе не получившие никакого морального воспитания, тоже становятся невротиками и страдают болезненными страхами. Более того, моральный закон – это не просто зло, которому нужно противостоять, но необходимость, порожденная внутренними потребностями человека. Моральный закон есть не что иное, как внешнее проявление врожденного стремления человека к господству и контролю над собой. Влечение к доместикации и цивилизации теряется в туманных, непостижимых глубинах эволюционной истории человека и не может быть следствием законов, навязанных извне. Человек сам, повинуясь своим инстинктам, создал свои законы. Мы никогда не поймем причин страха и подавления сексуальной проблемы в ребенке, если будем принимать во внимание только моральную сторону воспитания. Истинные причины лежат гораздо глубже, в самой человеческой природе – в трагическом конфликте между природой и культурой или между индивидуальным сознанием и коллективным чувством.

[487] Естественно, было бы бессмысленно давать ребенку представление о философских аспектах проблемы; это, конечно, не возымело бы ни малейшего эффекта. Для ребенка совершенно достаточно, если мы убедим его, что в интересе к продолжению рода нет ничего предосудительного. Девочке объяснили, как много удовольствия и любопытства в ней вызывает проблема рождения и что ее беспочвенный страх есть не что иное, как то же удовольствие, но превращенное в свою противоположность. К истории мастурбации аналитик отнесся с терпимостью и пониманием, и дискуссия на эту тему ограничилась привлечением внимания девочки к бесцельности ее действий. В то же время ей объяснили, что сексуальные акты главным образом служили выходом для любопытства, которое она могла удовлетворить другим, более подходящим способом. Ее сильный страх перед отцом выражал не менее сильную экспектацию, которая из-за рождения младшего брата была тесно связана с проблемой репродукции. Эти объяснения оправдывали интерес девочки. На этом бо́льшая часть морального конфликта была исчерпана.

[488] Во время четвертой беседы девочка была мила и доверчива. Прежняя сдержанность и натянутость исчезли без следа. Она пересказала сновидение, которое приснилось ей после последнего сеанса: «Я выше церковного шпиля и могу заглянуть в каждый дом. У моих ног совсем маленькие дети, крошечные, как цветочки. Подходит полицейский. Я говорю ему: „Если ты посмеешь сделать хоть одно замечание, я возьму твою саблю и отрублю тебе голову“».

[489] В ходе анализа сновидения девочка заметила: «Если бы я была выше папы, он бы меня слушался». Она сразу связала полицейского с отцом, который был военным и у которого, конечно, была сабля. Сон явно представляет собой осуществление желания. Во сне девочка намного больше своего отца, и если он осмелится сделать ей замечание, то будет обезглавлен. Кроме того, сновидение исполняет естественное желание ребенка быть «большим», то есть взрослым, и иметь детей, которые играли бы у его ног. В этом сне девочка преодолевает свой страх перед отцом; на основании этого мы можем ожидать значительного увеличения личной свободы и чувства безопасности.

[490] С теоретической точки зрения мы можем рассматривать этот сон как яркий пример компенсаторного значения и телеологической функции сновидений. Такой сон должен оставить после себя повышенное чувство значимости собственной личности, очень важного для личного благополучия. Не имеет значения, что символика не была понятна сознанию ребенка, ибо эмоциональное воздействие символов не зависит от сознательного восприятия. Скорее, это вопрос интуитивного знания, источника, из которого все религиозные символы черпают свою действенность. Здесь не требуется никакого сознательного понимания; они воздействуют на психику верующего через интуицию.

[491] Девочка рассказала следующий сон, который приснился ей в промежутке между сеансами: «Я стояла со всей семьей на крыше. Окна домов на другой стороне долины горели, как огонь. В них отражалось восходящее солнце. Вдруг я увидела, что дом на углу нашей улицы действительно горит. Пламя подбиралось все ближе и ближе и охватило наш дом. Я выбежала на улицу, а мама бросала мне всякие вещи. Я подставила фартук, и среди прочих предметов она бросила мне куклу. Я видела, что камни нашего дома горели, но дерево оставалось нетронутым».

[492] Анализ этого сновидения представлял особые трудности и занял два сеанса. Я зашел бы слишком далеко, если бы стал описывать весь материал, который выявил этот сон; я ограничусь наиболее существенным. Значимые ассоциации начались со своеобразного образа горящих камней, но не дерева. Иногда следует, особенно при более длительных снах, выделить наиболее яркие образы и в первую очередь проанализировать их. Это не общее правило, однако в данном случае оно вполне оправдано в силу практической необходимости сократить изложение.