Остаётся минут двадцать до моего выхода, когда моё внимание привлекает разговор за соседним столиком. Четверо изрядно нагрузившихся клиента, не обращая внимания на действо происходящее на сцене, довольно громко обсуждают свои дела. Разговор происходит на немецком языке и подвыпившие посетители видимо совсем не опасаются, что кто-нибудь их услышит или поймёт. Но до стенки моего «кабинета» от столика не более метра и немецкий язык я знаю очень хорошо.

Трое провожают четвёртого, и помимо обычных напутствий советуют тому в Берлине не особенно церемониться «с красной сволочью». Передают приветы «Карлу» и сожалеют, что «старина Эрнст» не позвал «на вечеринку» всех своих старых друзей. Из их разговора я понимаю, что группенфюрер СА Карл Густав Эрнст отзывает в Берлин своих верных и проверенных товарищей из штурмовых отрядов. По обрывкам разговора становится понятно, что в Берлине готовится провокация против немецких коммунистов.

Какой-то чокнутый голландец собирается поджечь Рейхстаг, о чём по пьяному делу проболтался в баре. А так как он бывший коммунист, то есть очень хорошая возможность наконец-то свалить «Рот Фронт» к «свиньям собачьим». Заодно насолить этому «тупому художнику» и показать, что на страже интересов нации по-прежнему стоят только штурмовые отряды. Их рано списывать в запас, а заигрывание НСДПА с аристократией верхушки рейхсвера до добра не доведёт.

Подслушивая разговор, чуть не опаздываю на своё выступление. Но слава богу успеваю на сцену вовремя и еле дожидаюсь финального Кан-Кана. После чего поручаю Мишель провести разбор выступления без меня и сославшись на неотложные дела, едва смыв сценический грим быстро переодеваюсь, прыгаю на мотоцикл и в полседьмого утра уже звоню в дверь охраны полпредства. Сообщаю что у меня есть срочные новости для Довгалевского, в приёмной присаживаюсь в его ожидании на стул и неожиданно засыпаю. Видимо это нервное.

— Миша, что произошло, что за спешка? — возле меня стоят с озабоченным видом Розенберг и Довгалевский, спустя минуту входит и Артузов. Они что, все трое тут ночуют?

Собравшись с мыслями, коротко пересказываю разговор в кабаре. От себя добавляю, что в одиночку такое большое здание поджечь проблематично. Наверняка штурмовики, заранее зная о поджоге подсуетятся и «добавят огоньку», чтоб происшествие вышло резонансным. Арест поджигателя, хоть и бывшего коммуниста, нанесёт непоправимый удар по репутации компартии Германии, чем обязательно воспользуется Гитлер, давно мечтающий расправится с оппозицией. Этого допускать никак нельзя.

Артузов вновь пытается выяснить у меня личности посетителей, на что опять только пожимаю плечами. Этих немцев вижу впервые, да и опознать говоривших в полумраке не представляется возможным. Отмечаю только то, что по всей видимости они не относятся к военной касте. Выправка сугубо штатская, а военнослужащие даже бывшие и в гражданской одежде выглядят как в мундире. Все трое переглядываются и отпускают меня домой отсыпаться. Ну да, у меня специфический режим дня и по утрам глаза сами закрываются.

Засыпаю в полной уверенности, что теперь-то я точно немного «подтолкнул» Историю в нужную сторону. На сто процентов уверен в том, что Артузов сейчас уже на дороге в Берлин и готовит какую-нибудь каверзу «коричневорубашечникам». В том, что у Артура Христиановича в Германии есть своя агентура и связи с немецкими товарищами, я ничуть не сомневаюсь. И даже немного горжусь своей причастностью, хоть и минимальной, к тому облому что ожидает штурмовиков Эрнста Рёма. Да уж… было бы чем гордиться.

В воскресенье в полпредстве играю очередной концерт и с горечью вспоминаю слова Фаины Раневской: — «Что-то давно не говорят, что я блядь. Теряю популярность», — первая фраза явно не про меня, а вот вторая — сто процентов. Это мой седьмой концерт в полпредстве и хорошо вижу, что интерес публики к моим концертам ощутимо упал. Честно говоря, они и мне уже набили оскомину, что уж тут говорить о зрителях.

Всё хорошо в меру, но если в первый раз концерт посмотреть и послушать интересно, во второй ещё терпимо, то в третий он вызывает одну скуку и раздражение. А многие зрители, особенно живущие в Париже, у меня уже в пятый, а то и в шестой раз. И репертуар практически не меняется, но это не от меня зависит. И мне не разрешают приглашать подтанцовку из кордебалета и нашу пианистку, а это уже просто обидно. К тому же играя на рояле не особенно и попоёшь-то. Жаль, что Марсель Израилевич этого никак понимать не хочет.

Каждый раз одно и тоже, «революционные, патриотические, народные». Никаких «жестоких романсов», никакого танго, фокстрота, чарльстона. В пору с тоски повеситься. Ещё пара таких концертов и в полпредство никого сдобным калачом не заманишь. После окончания концерта получаю свою долю вежливых аплодисментов, но не раскланиваюсь и ухожу, а поднимаю руку обращая на себя внимание зрителей.

— Уважаемая публика! Не знаю как Вы, но я уже устал от одного и того же репертуара. На пятое марта у меня запланирован очередной концерт на этой сцене, посвящённый нашим любимым женщинам. И пусть он называется днём женской солидарности, одно другому не мешает. В этот весенний день я хочу устроить праздник для наших верных подруг и соратниц. Приглашаю всех Вас на своё выступление с новым репертуаром, поверьте мне, Вы не пожалеете! — вот. Таких бурных аплодисментов я давно не слышал. Так что буду наслаждаться, пока жив.

— Это что ещё за демарш? Что ты о себе возомнил и что ты себе позволяешь? Ты кто такой? Что молчишь? Отвечай!

Кажется что Розенберга сейчас хватит удар. Таким взбешённым я его ещё не видел. Его просто трясёт от негодования. Какой смысл мне сейчас что-то ему отвечать? Пусть сначала проорётся. Концерт давно закончен, публика в предвкушении следующего концерта разошлась, по дороге обсуждая эту новость. А я остался и теперь внешне спокойно выслушиваю наезды своего «куратора».

О том, что надо менять репертуар, начал говорить буквально после третьего концерта. Но меня никто не захотел слушать и пока шла «ротация» публики ситуация была ещё терпимой, но судя по сегодняшнему выступлению свой «лимит интереса» уже исчерпал. Необходимо или срочно менять репертуар, или вообще прекращать концерты. Ко второму варианту я тоже готов.

В кабинете Довгалевского мы вдвоём. У Валериана Савельевича после моего сообщения о готовящейся провокации в Берлине обострилась язва и его положили в больницу. У врачей есть большое подозрение, что у него не язва, а рак. Теперь готовят к операции и остаётся надеяться, что всё пройдёт удачно. Хотя врачи в это время… Есть конечно и хорошие хирурги, но как мрачно шутил один знакомый из моего «прошлого»: — «Я поражаюсь нашим врачам. Не успели спасти одного больного, как тут же не успевают спасти другого».

Марсель Израилевич человек-то хороший, с этим я спорить не стану, но вот «идеологическая составляющая» у него развита чересчур. Это такие шоры на глазах, что мама не горюй! Я мало что знаю и помню о нынешних советских и партийных деятелях «второго эшелона», только то, что в школе нам преподавали или то, что сам случайно где-то прочёл. Но много ли мы знаем о нашем прошлом?

Вот то, что Артузов под репрессии попадёт, знаю точно. Но попробуй ему сейчас об этом рассказать, так он тебя же самого если и не «шлёпнет лично», так всю душу в застенках ОГПУ вынет, а потом скажет что так и было. «Жестокое время, дикие люди» © О Розенберге как-то читал, что он был первым официальным представителем от СССР в Лиге Наций. Сейчас ему тридцать шесть лет, но об его участии в ВОВ или послевоенном СССР ничего не слышал.

Скорее всего в конце тридцатых годов тоже попал под репрессии, но попробуй ему об этом намекни, где только собирать будут мои кусочки… Сейчас он остался «на хозяйстве» один и ему приходится сложно, а тут ещё я со своими амбициями. Но надо, иначе сам себя уважать перестану. Лучше бы, конечно, договариваться с Довгалевским. Но когда такая возможность теперь представится?

— Как ты мог делать такое заявление перед советскими гражданами, не посоветовавшись со мной? Ты забыл, что направлен в распоряжение полпредства и все твои выступления должны согласовываться и утверждаться? Кто тебе позволил заниматься анархией и махновщиной? Ты работник идеологического фронта! Весь твой репертуар тщательно отобран, согласован с Валерианом Савельевичем и утверждён мною! Никаких отступлений от утверждённого репертуара я тебе не позволю! — что ж, пора отвечать «куратору», а то он сейчас повторяться начнёт.