Впрочем, чего это я себя раньше времени хороню? Ничего ещё не решено. Кстати, а ведь официально обвинение мне так и не было предьявлено и ордера на арест тоже так и не увидел. Да и то, что услышал от следователя на обвинение никак не тянет. Хрен они что смогут мне предъявить. Разве что нервы помотают, репутацию в унитаз сольют, промурыжат в камере СИЗО пару месяцев, в крайнем случае полгода или сколько сейчас следствие идёт? В итоге всё равно выпустят. Из Филармонии и так уволился в связи с отъездом, теперь Моня официальный худрук ансамбля. Во Францию мне дорога закрыта, разве что в Москву к Столярову уехать? А оно мне надо? Связать оставшуюся жизнь с музыкой? Не… Это не мой путь.

Останусь в Одессе. Попрошусь пианистом назад в ансамбль, вряд ли мне ребята откажут и пойду учиться в аэроклуб. Где-то читал что перед войной и там пилотов готовили. Но как-то этой темой раньше не интересовался, да и сравнивать возможности школы лётчиков и аэроклуба? Как небо и земля, никакого сравнения в боевой подготовке и выучке. Ну да ладно, будет день и будет пища. Как-то незаметно для себя пригрелся на голых досках и закемарил. Очнулся от лязга замка и сев на нарах сонно уставился на вошедшего следака. Блин! Вот что ему неймётся-то. Опять на допрос? Так и есть…

— Лапин, на выход. — Ну, на выход так на выход.

Но в этот раз меня доставили в другой кабинет. Смотрю на хозяина кабинета и тихо офигеваю. Сам товарищ Перцов, главный оперативник Одессы. Нихренасе, какие люди мной интересуются! С Юрием Моисеевичем мы даже немного знакомы. Конечно, не друзья-товарищи, но раньше отношения были неплохие. Он завсегдатай на концертах нашего ансамбля и несколько раз встречались с ним на театральных премьерах в театрах Одессы.

И вообще заметил ещё в прошлой жизни, что почти все руководители силовых структур являются почитателями и поклонниками муз. Не знаю с чем это связано, но ценители прекрасного там встречаются довольно часто. Причём не дилетанты, а действительно люди сведущие в искусстве. Может это у них такой комплекс нереализованных возможностей? Фиг их знает…

Перцов выходит из-за стола подходит ко мне и протягивает руку.

— Здравствуй, Миша! — и бросает моему сопровождающему: — Кубаткин, свободен! — тот молча козыряет и закрывает за собой дверь.

— Здравствуйте, Юрий Моисеевич. — осторожно пожимаю протянутую руку и замираю в ожидании дальнейшего.

— Проходи, Миша. Присаживайся. — Перцов указывает рукой на стул и возвращается на своё место. С минуту мы разглядываем друг друга и вдруг, видимо заметив ссадину на моём лице, он наклоняется ко мне через стол и взяв меня за подбородок начинает рассматривать мою скулу. Это происходит настолько неожиданно для меня, что я даже не успеваю отшатнуться. С его губ срывается короткий матерок на идиш, но я давно уже выучил самые ходовые выражения. Всё ж таки в Одессе живу. Перцов отпускает моё лицо и устало откидывается на спинку стула.

— Миша, произошло досадное недоразумение. Моему помощнику было дано поручение провести обычный инструктаж с отъезжающими, но он проявил излишнюю инициативу, вышел за рамки дозволенного и будет за это наказан. Поверь, этого не должно было произойти. Этот сотрудник работает у нас недавно. До того служил на границе с Польшей, и та служба наложила на него специфический отпечаток. Вот и случаются порой такие рецидивы. Чрезмерная подозрительность и постоянная бдительность хороши на границе, но порой они становятся второй натурой сотрудников ГПУ вот и требуется некоторое время, чтоб товарищи привыкли к мирной обстановке.

Ага, так я и поверил в «инструктаж». Меня уже инструктировали, когда выдавали заграничный паспорт. Не… Меня именно что вербовали, но раз контора «сдала взад», то и я не буду настаивать. Похоже, что Перцов действительно адекватный мужик, а этот Кубаткин видимо действовал по собственной инициативе. Вот неплохо было бы, если бы эта «инициатива» сама поимела инициатора раз несколько и, желательно, чтоб в особо извращённой форме. Что б впредь знал как мою маму пугать и свои кулаки распускать.

— Юрий Моисеевич, я это всё понимаю, но согласитесь крайне неприятно, когда тебя арестовывают и сажают в камеру. Внаглую шантажируют, вербуют, угрожают твоей семье и огульно обвиняют в том, о чём ты и понятия не имеешь. Такие «инициативные» только дискредитируют органы ГПУ и вреда от них больше, чем пользы. — Машинально трогаю скулу и слегка морщусь.

— Всё что наговорил тебе мой помощник забудь, как дурной сон. У ГПУ к тебе нет никаких претензий и вопросов. Никто тебя вербовать не собирается. Не скрою, твои способности нам интересны. Знание иностранных языков, успехи в музыке, да и твоё увлечение спортом мимо нас незаметно пройти не могли. Но это совсем не означает что мы будем привлекать тебя насильно, используя угрозы и шантаж.

— Да и чем тебя шантажировать? — Перцов усмехается и неожиданно пододвигает ко мне папку. — Забери свой паспорт и билет, заодно можешь почитать «компромат» на себя. Вот из-за него-то и возбудился мой помощник. Он ещё слишком молод и неопытен. Очевидных вещей не понимает. Как видишь, ГПУ тебе полностью доверяет и ничего не скрывает. — Я немного офигеваю от такой «открытости». Что-то не припомню, чтоб в моё время мне кто-то давал вот так же свободно почитать на себя «компру», хотя более чем уверен, что и в том времени на меня подобные папочки где-нибудь тоже лежали.

Не став отнекиваться, с интересом почитал что на меня «накопали» гепеушники. Ухмыльнулся «ориентировке» из Николаева, прочитав ответ из Владивостока поднял глаза на Перцова, ожидая от него каверзных вопросов. Но тот только мрачно кивнул на мой невысказанный вопрос. — Да, Миша, твоего папу звали Герш, его фамилия Лаптев и он погиб. Соболезную.

Но больше всего меня удивило то, что в папке лежал подробный «отчёт» о моём самом первом «экзамене», копии моего аттестата о полном среднем образовании, свидетельства об окончании Одесского Муздрамина и все справки о зачислениях и увольнениях с места работы и даже о выдаче нового паспорта с его данными. Блин! Это ж сколько времени на всё это ушло? Или папку завели уже давно и только пополняли «свежачком»? Это ж сколько лет я уже «под колпаком»? Нихренасе, как тут органы работают!

А с чего это я возомнил, что органы заинтересовались именно мною? Возможно, это моя мама под наблюдением, не зря же тогда Дзержинский «накачивал» своих сотрудников. Вполне вероятно с тех самых пор мама и находится под негласным надзором у чекистов и как только я засветился возле неё, так и меня взяли «в разработку». Надо маму обязательно предупредить! Чёрт… Неприятно чувствовать себя «объектом наблюдения».

На мысль о том, что нахожусь под плотным наблюдением у чекистов меня навели медицинские справки и выписки из протоколов моих медицинских осмотров, которые я регулярно прохожу дважды в год при самом деятельном участии моей «любимой медицинской комиссии». И все эти «исследования» вместе с медицинскими заключениями были аккуратно пронумерованы и подшиты в папку. А самой первой справкой лежала выписка из «Журнала учёта» о доставлении моего бессознательного тела в Одесскую «Советскую народную больницу», более известную как «Еврейская».

Ну, Семён Маркович, ну красава! И как тебе только удалось это провернуть? Да эта ж бумажка, всем бумагам — бумага! «Окончательная бумажка. Фактическая! Настоящая!! Броня!!!!» © И теперь мне понятно, почему Перцов мне не задаёт вопросов. Толку-то, если в каждом медицинском заключении только подтверждается диагноз «ретроградная амнезия» и спрашивать меня о прошлом бесполезно. А всё настоящее лежит на виду и вопросов не вызывает. Я аккуратно закрываю папку и передвигаю её назад.

— Спасибо за доверие, Юрий Моисеевич. Можно у вас попросить совета? — и получив утверждающий кивок, продолжаю: — Как я понимаю, моя поездка состоится. И вот что меня беспокоит. Музыкальный мир не такой уж большой, как это может показаться со стороны, наоборот, он довольно тесный. И все музыканты друг друга хорошо знают и общаются меж собой. И поддерживают отношения не только друг с другом, но и с актёрами, поэтами, писателями. Вы это можете видеть и у нас в Одессе. То же самое будет и в Париже, а там много эмигрантов из бывшей Российской империи.