– Прошу прощенья, мадам, мои парадные брюки сегодня в стирке.

Ничуть не изменившись в лице, миссис Мэйхью пояснила:

– Нет, мистер Финт, я имела в виду, вы все схватываете на лету и вы знаете жизнь, или, вернее сказать, Лондон, что, в сущности, одно и то же. Мистер Диккенс, как я понимаю, не сомневается, что вы сумеете помочь нам раскрыть эту тайну. – Она снова переглянулась с мужем и добавила: – Я полагаю, вам уже известно про самое ужасное во всей этой сатанинской истории. – Она замялась, словно пытаясь перетасовать в голове неприятные мысли, и наконец выговорила: – Я так понимаю, вы не остались в неведении о том, что юная леди была… она была… она потеряла… – Окончательно смутившись, миссис Мэйхью в смятении выбежала из комнаты. Повисло молчание.

Финт оглянулся на Симплисити и обратился к мистеру Мэйхью:

– Сэр, если вы не возражаете, мне бы очень хотелось побеседовать с Симплисити один на один. Я бы заодно ее супом покормил. У меня такое чувство, что со мной она снова поговорит чуток.

– Боюсь, что оставлять юную леди наедине с вами в спальне просто недопустимо.

– Точняк, сэр; а избивать леди до полусмерти и пытаться утопить ее в сточной канаве тоже недопустимо, но не я это сделал. Так что, думается мне, под вашим респектабельным кровом можно было бы добавить к правилам чуток… человечности?

Миссис Мэйхью нерешительно перетаптывалась на лестничной площадке; Генри Мэйхью, совершенно сбитый с толку, встрепенулся и сказал:

– Я не буду закрывать дверь, сэр. Если мисс Симплисити не возражает.

От кровати тотчас же донеслись знакомые интонации Симплисити:

– Пожалуйста, сэр, мне бы очень хотелось по-христиански поговорить со своим спасителем.

Верный слову, мистер Мэйхью в самом деле оставил дверь слегка приоткрытой, и, в кои-то веки отчаянно застеснявшись, Финт уселся в кресло, покинутое супругой Генри Мэйхью, и неловко улыбнулся Симплисити, а та заинтересованно улыбнулась в ответ. Затем он подобрал суповую ложку и передал ее девушке, говоря:

– А чего бы вам хотелось от жизни теперь?

Улыбаясь все шире, Симплисити очень осторожно взяла ложку, поднесла к губам, выпила суп. И, понизив голос, проговорила:

– Хотелось бы мне сказать, что я была бы рада поехать домой, но у меня больше нет дома. И мне нужно разобраться, кому я могу доверять. Могу ли я доверять вам, Финт? Думается, я могла бы довериться человеку, который храбро вступился за незнакомую женщину.

Финт сделал вид, что это все сущие пустяки, дело житейское.

– Знаете, я ничуть не сомневаюсь, что вы можете доверять мистеру и миссис Мэйхью.

Но, к вящему его удивлению, девушка возразила:

– Нет, не думаю. Мистер Мэйхью предпочел бы, чтобы мы с вами не разговаривали. Он, похоже, опасается, что вы, Финт, каким-то образом злоупотребите моей беспомощностью, а я считаю, это… – девушка на миг замялась, подбирая нужное слово, – это просто немыслимо! Вы меня спасли, вы за меня вступились, а теперь вы причините мне вред? Они, безусловно, люди хорошие, но хорошие люди, к примеру, могут считать, что им следует передать меня доверенным лицам моего мужа, потому что я его жена. В таких вопросах некоторые люди совершенно бескомпромиссны. Наверняка кто-то предъявит что-нибудь ужасно официальное, с внушительной печатью и подписью, – и мистер и миссис Мэйхью против закона не пойдут. Против закона, волей которого меня заберут из страны, где родилась моя мать, и отвезут обратно к мужу, который стыдится меня и не смеет возразить отцу.

По мере того как она говорила, голос ее набирал силу, и, внезапно осознал Финт, он еще и зазвучал как у уличной девчонки – у той, что знает правила игры. Легкого немецкого акцента как не бывало, теперь в интонациях ее слышались гласные Англии, и делала она ровно то, что делает всякий, у кого мозги на месте: осторожничала и не выбалтывала лишнего.