Когда же я наконец добралась до знаменитого камня, то обнаружила, что он вделан в стену.
Которую отделяли от дорожки добрых полтора метра.
Пустоты.
Пустоты, под которой метрах в пятидесяти внизу был зеленый лужок.
И я должна была наклониться и протянуться через эту дыру, чтобы поцеловать камень, а милый старый ирландец крепко держал меня поперек туловища.
Потому что так было надо.
– Господи, зачем только я это делаю? – усмехнулась я этому лепрекону с сияющими глазами, пока он помогал мне дотянуться до камня.
– Ради дара болтовни, – улыбнулся он, покрепче обхватывая меня поперек туловища.
Рассмеявшись, я указала на Кена, который, стоя на узеньком краешке древнего здания в полусотне метров над землей, казался совершенно спокойным.
– Тогда проверьте, чтобы вот он поцеловал его дважды.
Вытянув спину, я прижалась губами к тому самому камню, который целовали мои ирландские бабушка с дедушкой много-много лет назад, и мое сердце преисполнилось благодарности к этому красивому спокойному человеку, который привез меня сюда. Который не хотел набрать песок в свой чемодан. Который тихо и спокойно просто выполнял все мои мечты, ничего не говоря о своих.
Когда настала очередь Кена, ловкого, как всегда, я щелкнула с десяток кадров и рассмеялась, заметив, что он прижался губами к стене по второму разу.
Чувствуя приступ любви, я покрепче вцепилась в руку Кена, когда мы спускались по этим проклятым винтовым ступенькам, – для надежности, чтобы не умереть до тех пор, пока не смогу поблагодарить его за эту поездку.
Едва мы вышли из замка, Кен стянул с меня камеру на шнурке и сказал:
– Погоди. Я попрошу кого-нибудь сфотографировать нас.
Я увидела, как он подошел к группе женщин метрах в десяти от нас. Он что-то сказал им, и у них загорелись глаза – я решила, это потому, что он такой ужасно милый, – а они с улыбками стали переводить глаза с него на меня и обратно.
Кен вернулся ко мне, а я повернулась лицом к женщине с моей камерой. Я протянула руку, чтобы обнять Кена, но он не стал вставать со мной рядом.