Следующий лист.

«Форма смены адреса в Банке Америки».

– Я бы заполнил их за тебя, но ты же знаешь, какой у меня дерьмовый почерк.

Я взвизгнула и обернулась, стиснув бланки в поднятом кулаке, и увидела, как Кен вошел в кухню и прислонился к стойке в нескольких метрах от меня. На нем были серые спортивные штаны и простая белая майка. Волосы были взъерошенные и еще мокрые после душа, и от него пахло мылом «Ирландская весна» и домом.

– Ты напугал меня до усрачки! – закричала я, размахивая зажатыми в руке бумагами.

– Ну прости, – улыбнулся Кен.

И от этой простой улыбки мое сердце простило его за все, за что он извинялся, и за что только должен был извиняться, и за что он когда-либо будет извиняться.

Но мой мозг за всем этим не поспевал.

– Кен, что за херня? Ты что, думаешь, ты утащил мое барахло, срезал у себя в саду пару цветочков, взял на почте несколько бланков – и я перееду к тебе, как будто ничего не случилось? Дело же не в этом! Ничего из этого, – я махнула рукой в сторону стола, – не имеет значения!

Улыбка Кена исчезла, и я сама себя за это возненавидела.

– Я знаю. – Он поглядел себе под ноги, на стену, потом на потолок – куда угодно, лишь бы не на мое возмущенное лицо. Засунув руку в карман, Кен вытащил оттуда листочек из блокнота, сложенный в безупречный прямоугольник. Развернув его, он сказал: – Ты велела мне записать то, что я хочу сказать. Ну… я так и сделал. – Аквамариновые глаза Кена на секунду встретились с моими и снова вернулись к листку у него в руках. – Я все это время точно знал, что хочу сказать. Я просто… – Кен помотал головой. – Когда я это записал, там оказалось так мало. Всего три предложения.

И Кен посмотрел на меня храбрыми напуганными глазами.

– Десять слов.

Его грудь поднялась, ноздри расширились.

– Я могу сказать десять слов.

Я смотрела, как Кен сражается в одной из тех битв, которые ему приходилось вести всю жизнь. Видела, как он борется, стараясь преобразить свои чувства в слова и заставить эти слова выйти из собственного рта, и это было практически невыносимо. Мне хотелось сказать, чтобы он перестал. Что мне все равно, даже если я никогда этого не услышу. Но я поняла, что он делает это для себя в той же мере, в какой и для меня, так что я стояла и ждала, пока он выйдет из этой битвы победителем.

Кен, глубоко вздохнув, передал мне листок бумаги. Я затаила дыхание.

А потом, засунув руки в карманы и опустив глаза, Кен вымолвил самые милые, самые искренние десять слов, которые только один человек может сказать другому.

– Я тебя люблю. Я по тебе скучаю. Пожалуйста, вернись домой.

Моя радость от того, что я наконец услышала эти десять коротких слов, была совершенно перекрыта гордостью, которую я испытала за Кена. По моему лицу медленно расползлась широкая улыбка, а глаза защипало от слез радости, когда я увидела, как расслабляются его широкие плечи. Глядя, как облегчение освещает черты его лица, поднимая и наполняя их одну за другой, я смаргивала слезы, чтобы его прекрасная широкая довольная улыбка перестала наконец так чертовски расплываться.