Я выдохнула и наконец прочитала страницу, на которую тупо глазела. Никто не сгонит меня с удобного стула в кофейне до тех пор, пока я сама не захочу встать и уйти. Я так решила. Если положить на одну чашу весов воображаемое право абстрактного мужчины на мое внимание, а на другую — мое право выходить на улицы города, который я считаю своим домом, и чтобы ко мне никто не приставал, то мое перевесит.
Через двадцать минут он вернулся, плюхнулся на соседний стул и выпалил, что я должна его понять, что ему непременно надо стать моим другом и я просто обязана проникнуться к нему симпатией. Ставки явно выросли, и мне стало страшно. Я собрала вещи, бросила свой кофе и ретировалась к стойке, за которой сотрудники кофейни уже закрывали кассу.
Я спросила, можно ли мне какое-то время побыть с ними. Ребята оценили ситуацию, сказали, что уже видели этого парня и он сразу показался им стремным. Я вкратце ввела их в курс дела.
Мы подождали, пока он ушел, но один из сотрудников попросил меня подождать и сначала сам выглянул на улицу. Вернувшись, он сказал, что этот тип околачивается неподалеку, и спросил, нужно ли вызвать полицию.
К тому моменту меня уже трясло, и я была готова бить или бежать[24]. Я попыталась взвесить все за и против: к полиции в целом у меня так себе отношение. За все время, что я провела в Филадельфии и Нью-Йорке, я много раз лично видела, как люди в форме превышают свои полномочия, так что заведомо относилась к ним настороженно. И я, конечно, слышала про куда более скверные случаи институционализированного расизма и неоправданного применения силы со стороны полицейских.
С другой стороны, как добраться от закрывающейся кофейни до следующей точки, чтобы этот тип за мной не увязался? И, если подумать наперед, что, если я наткнусь на него в третий раз? Что, если эта встреча уже совсем не будет безобидной? Что, если мне придется писать на него заявление и меня спросят, почему я не обратилась в полицию раньше?
Так что мы позвонили копам. Как только у кофейни остановилась машина с мигалками, этот мужик дал деру. Я пересказала всю ситуацию двум патрульным, они заполнили все бумаги и постояли со мной на улице, пока я не села в такси.
Когда я уже садилась в машину, один из них спросил, не хочу ли я завтра выпить с ним и его друзьями. Я ответила, что, на мой взгляд, это неуместный вопрос, забралась внутрь и захлопнула дверь.
Я рассказала об этом одному из друзей, и он меня поддержал, посоветовал разные способы самообороны и даже написал о случившемся в твиттере, не называя моего имени. Я пару недель вынашивала в себе спутанный клубок чувств, а затем позвонила в участок, чтобы уточнить статус заявления.
Набрав номер, я поняла, что должна рассказать о поведении того полицейского. Меня спросили, кто это был, и когда я назвала его имя, на том конце провода обреченно вздохнули. В этом вздохе не было ни капли удивления.
«Бог ты мой, — подумала я. — Какие ж они все-таки все козлы».
КГБ.
1 декабря 2014
После полудня у меня была назначена встреча. Я перепила кофе (он был отличным), и по пути к бару «КГБ» меня начало трясти. Кожа и кости окоченели, а мышцы, сухожилия и кровь, напротив, горели. Я бы даже сказала, что меня лихорадило, но не хочется ударяться в стилистику готических романов.
Поднявшись по лестнице и сунув нос в бар, я не увидела никого из знакомых. Первое же место у двери было свободно, я заняла его и уставилась в потолок. С него криво свисал абажур, через растрескавшуюся матовую черную краску поблескивала жесты. Помещение заливал красный свет.
Начали подходить друзья. Такой они меня и застали: с расширенными зрачками и нервно сжатыми губами. Один из них спросил, как я. Я и сама уже задавалась этим вопросом.
Перед каждым выступлением меня дико трясет. Если попробовать это нарисовать, получится асимметричный мультяшный взрыв: в центре, конечно, неуверенность в себе: от нее расходятся лучи синдрома самозванца. И еще здоровая доля страха, приобретенная во время воздушно-акробатических шоу, где любое самоуверенное раздолбайство может привести к серьезной травме. Воздушная акробатика — единственное, для чего мне когда-либо приходилось заполнять форму отказа от ответственности и покупать специальную страховку.
Я уверена, что этот колючий клубок чувств — верный сигнал, что тебе не все равно.
Мне даже нравится это чувство паники. Наверное, примерно такое удовольствие испытывают пассажиры американских горок за секунду до чудовищного падения. Точно не скажу — я совсем не люблю американские горки. Если уж и щекотать свои нервы, то я лучше поставлю на кон что-то значимое: свое сердце (образно), карьеру или здоровье.
И тут я сама себе противоречу.