В сталинской системе трудовых лагерей людей использовали, эксплуатировали, а затем просто выбрасывали, как это делается с затратами капитала на сырье в любом производственном процессе. Руководству ГУЛАГа требовались человеческие ресурсы, которые могли выполнять тяжелую физическую работу на лесозаготовках, в горнодобывающей промышленности и строительстве, поэтому изначально тела заключенных анатомически осматривались на предмет пригодности. Труд заключенных оказался очень мобильным и эффективным, поскольку их можно было направлять в малопригодные для жизни места и заставлять выполнять ту работу, которая не привлекала обычные гражданские кадры. Как объясняет П. Грегори, в Советском Союзе в 1940-х – 1951-м годах заключенным был каждый пятый строитель, лагерники составляли примерно 40 % от всех советских рабочих, занятых добычей никеля и меди, 70 % —добычей олова и фантастически ошеломляющие 85–100 % – добычей золота, алмазов и платины [Gregory 2003: 19–20]. Сталинские лагеря стремились к максимальному использованию труда заключенных для промышленного развития, чтобы, как настаивал советский лидер, догнать и опередить передовые капиталистические страны.
Рабочие ГУЛАГа представляли собой критические затраты капитала в рамках плана индустриализации страны. По Солженицыну, сталинское руководство рассматривало заключенных с экономической точки зрения как «товар» или как «человеческое сырье» [Солженицын 2006: 70][62]. Узников ГУЛАГа оценивали по мышечной массе. Г. Херлинг описывал, как «начальник Ерцевского лаготделения… с довольной улыбкой трогал бицепсы, плечи и спины новоприбывших» [Герлинг-Грудзинский 1989]. Советские органы госбезопасности не только регистрировали заключенных как преступников и врагов государства, но и документировали состояние их тел, чтобы определить пригодность к тому или иному физическому труду. Сразу после прибытия в лагерь заключенные подвергались медицинскому освидетельствованию и получали формальную категорию физической трудоспособности[63]. С появлением сталинских лагерей задача определения физической трудоспособности заключенных перестала быть исключительной ответственностью врачей, как это было в ленинской системе концлагерей[64], и это мощно символизировало разрыв Сталина с прошлым.
Сталинское лагерное начальство имело большее влияние на всю политику здравоохранения, чем сами врачи. Гулаговские чиновники, ведавшие производством, возглавляли врачебно-трудовую комиссию, которая присваивала категории физического труда. Как правило, председателем этой комиссии был начальник или помощник начальника лагерного участка. В состав комиссии также входили представители учетно-распределительной части, главного производственного отдела и медицинский персонал. Однако сам акт о состоянии здоровья заключенного составлялся администрацией лагеря и подписывался начальником санчасти и лечащим врачом[65]. Таким образом, руководители ОГПУ – НКВД – МВД, отвечавшие за производство, в значительной степени контролировали оценку состояния здоровья заключенных.
Пережившие ГУЛАГ относительно мало рассказывают о процедуре общего медицинского освидетельствования и присвоении категории. Ученые обратили внимание на подобные пробелы в рассказах бывших заключенных. По словам Л. Токер, они хранили определенного рода молчание и не описывали свои худшие гулаговские переживания: «Хотя гулаговские мемуаристы были свидетелями зверств, которых никогда и не могли себе представить, обычно остается какое-то “неопрятное место”, которое они боятся затронуть, некая сугубо личная оруэлловская комната “один на один”. Каждый автор неохотно сталкивается с воспоминаниями о каком-то особом типе страдания, разврата или ужаса… Это одна из причин, по которой гулаговские мемуары никогда не воспринимаются как самодостаточные и законченные произведения» [Toker 2000: 88–90][66]. Нежелание многих выживших в ГУЛАГе говорить о плановом медицинском осмотре, по-видимому, отражает глубоко унижающее человеческое достоинство содержание этой процедуры. Лагерный врач, сам бывший заключенный, писал, что медицинские осмотры и присвоение категорий физической трудоспособности проводились визуально, без использования каких-либо медицинских инструментов: «Решающим фактором при осмотре была упругость кожи и наличие жирового слоя под ней, поэтому нас всегда щипали за ягодицы. Процедура актировки была бесчеловечным и унизительным зрелищем… Заключенные, догола раздетые, выстраивались в длинные шеренги» [Касабова 2005: 550–551].
В сталинском ГУЛАГе заключенные работали до полного истощения. Сталинское руководство, возможно, и не планировало истреблять узников лагеря, но намеревалось извлечь из них всю имевшуюся энергию, максимально эксплуатируя физически. М. Мазовер писал об узниках нацистских концлагерей: «Как и сам Гитлер, немецкий бизнес никогда не смотрел на заключенных как на ограниченный или ценный ресурс, а уж тем более как людей, которых нужно беречь и сохранять. Скорее, это был дешевый товар, который нужно было эксплуатировать на износ. Сталин, как и Гитлер, верил в изнурительный труд» [Mazower 2008]. Из письменного указания Л. Берии один исследователь вычленил цель, поставленную гулаговскому руководству: «выжать из них [лагерных заключенных] как можно больше пользы для правительства» [Безбородов 2004: 352–353]. Это подразумевало максимальную эксплуатацию заключенных на каждом этапе ухудшения их здоровья. В мае 1939 года руководители ГУЛАГа утверждали:
«Все инвалиды лагерей и колоний, способные выполнять ту или иную работу, должны быть использованы»[67]. Женщина, отбывавшая наказание в лагере в Казахстане в конце 1930-х годов, рассказывала, что тяжелобольным заключенным, не имеющим возможности вставать с постели, давали работу, которую они могли выполнять лежа[68]. Таким образом, сталинское руководство настаивало на максимальном использовании заключенных. Один из бывших начальников Печорлага описывал восприятие этой установки центральной лагерной администрацией следующим образом: «план строительства железной дороги был священным делом… Ощущение было такое: ты можешь сделать все. Просто работай с каждым заключенным как можно усерднее» [Mоchulsky 2011]. Как отмечал Солженицын, высшим законом Архипелага стала формула: «От заключенного нам надо взять все… а потом он нам не нужен!» [Солженицын 2: 41].
Физическая эксплуатация и перечень заболеваний
Гулаговская система использования труда и физической трудоспособности в полной мере обнажает жестокость в эксплуатации человека в сталинских лагерях. 3 февраля 1931 года первый начальник сталинского ГУЛАГа, а впоследствии и начальник Беломорстроя Л. И. Коган издал новые инструкции по эксплуатации заключенных, переработав в том числе и категории физического труда[69]. Методические рекомендации по определению классификации заключенных были разработаны И. Гинзбургом, начальником Санитарного отдела ГУЛАГа[70]. К первой категории относились те, кто оказывался пригодным для «полноценного выполнения любого вида производительной физической деятельности». Вторая категория применялась к «неполноценной рабочей силе с пониженной способностью к неквалифицированному физическому труду, а также пригодной к квалифицированному физическому труду в соответствии со своей профессией». Третья категория резервировалась для «инвалидов, пригодных к легким формам физического труда, и полных инвалидов, не способных ни к какому виду деятельности»[71]. Виола описывает аналогичную систему классификации и для кулацких ссыльных, живших в спецпоселениях в начале 1930-х годов[72].
«Перечень болезней, дающих основание для условно-досрочного освобождения» гулаговского Санитарного отдела (далее по тексту – «перечень») дает наиболее наглядное представление о политике ГУЛАГа по «выжимке» лагерников. В перечне указывалось, что должен использоваться труд даже тяжелобольных заключенных, и только наиболее истощенное «человеческое сырье» может быть освобождено, как неизлечимое. Этот перечень – тоже порождение сталинской лагерной системы[73]. В нем указывалось, как распределять заключенных по трем категориям трудоспособности. В частности, документ был ориентирован на низший уровень или третью категорию – «инвалид, пригодный к выполнению легких видов физического труда, или полный инвалид, не способный выполнять какой-либо вид работ». В соответствии с перечнем, заключенные могли быть классифицированы как инвалиды только в том случае, если страдали от самых тяжелых заболеваний, таких как явно выраженная старческая немощь и дряхлость, органические болезни сердца, чрезвычайно большие грыжи, препятствующие ходьбе, и туберкулез легких, сопровождающийся нарушением функций сердца и легких и резко сниженным аппетитом[74]. Средняя категория трудоспособности применялась к заключенным только с пониженной способностью к неквалифицированному физическому труду, но и эти заключенные не относились к числу здоровых людей. Ко второй категории относились заключенные с неизлечимыми нарушениями функций пищеварения, явными признаками дистрофии, сердечными заболеваниями, выраженной эмфиземой, анемией, туберкулезом, тяжелыми формами гонореи, прогрессирующей мышечной атрофией, а также заключенные, которые испытывали затрудненное движение, вызванное пороками развития, хроническими заболеваниями, искривлениями или другими изменениями в области таза. Эта же вторая категория применялась к лицам с неизлечимыми заболеваниями, значительными повреждениями и дефектами костей и мягких тканей лица, языка, нёба, носа, гортани, дыхательного горла, горла или пищевода, сопровождаемыми нарушением жизненно важных функций. По мнению сталинского руководства, такие заключенные обладали лишь ограниченной способностью к тяжелому физическому труду. Заключенные первой категории, считавшиеся способными выполнять все виды физического труда, также не обязательно должны были быть здоровыми. Ценная рабочая сила ГУЛАГа включала людей с более легкими формами бронхиальной астмы, сердечными заболеваниями, туберкулезом, доброкачественными опухолями и многими другими болезнями[75].
Подобная классификация не зависела от наличия болезни, поскольку здоровье всех заключенных было и так серьезно подорвано. Другими словами, приписанные категории физического труда в сталинском ГУЛАГе скорее отражали лишь предполагаемую тяжесть заболеваний. Как правило, болезни, описываемые как поддающиеся лечению, классифицировали заключенного по второй категории, то есть как ограниченно способного к неквалифицированному физическому труду, в то время как более тяжелые заболевания приводили к присвоению третьей категории или инвалидности. Например, заключенные с болезнями, вызванными длительным неполноценным питанием, в частности больные пеллагрой, относились ко второй категории, но только если болезнь казалась тяжелой, но излечимой[76]. Слепые на один глаз также причислялись ко второй категории, а полностью слепые заключенные – к третьей категории или к инвалидам. Приведенный перечень показывает, что многие, даже тяжелобольные заключенные, были вынуждены продолжать работать. Лагерникам с тяжелыми формами инвалидности ГУЛАГ назначал «работу для инвалидов»[77]. Заключенных вынуждали трудиться, даже когда их здоровье ухудшалось. Как пишет С. Барнс, «жестокость сама по себе была неотъемлемой частью идеологии труда в ГУЛАГе» [Barnes 2011: 36–38].
Эти три простые категории не могли полностью охватить изможденную лагерную рабочую силу Сталина. В течение 1930-х годов ГУЛАГ создавал все больше категорий физической трудоспособности для своих больных и инвалидов. Заключенные, не способные на тяжелый физический труд, были отнесены к категории физического труда средней тяжести, а самые слабые, когда-то попадавшие только в одну категорию, теперь были разделены на две – на способных к легким формам труда и инвалидов. Таким образом, к концу 1930-х годов появились четыре категории трудоспособности – заключенные, способные к тяжелому физическому труду, среднему физическому труду, легкому физическому труду и нетрудоспособные или инвалиды[78]. В то же время, по-видимому, до окончания Второй мировой войны в этих категориях было мало единообразия. Число тяжелобольных и истощенных заключенных резко возросло после советского вторжения в Польшу в 1939 году и нападения нацистской Германии на Советский Союз в 1941-м. Как гражданское советское население, так и заключенные ГУЛАГа все чаще страдали от болезней, вызванных голодом [Manley 2015: 206–264]. В результате были созданы новые категории физического труда, охватывавшие увеличение истощенной рабочей силы ГУЛАГа. В приказе НКВД от августа 1940 года было выделено уже шесть категорий трудоспособности: трудоспособные, ограниченно трудоспособные, ослабленные, больные, инвалиды и заключенные, нуждающиеся в постоянной помощи [Кокурин 2000: 866]. Во время войны руководство ГУЛАГа создавало все больше «инвалидных» рабочих мест. В одной из памяток НКВД военного времени инвалиды и хронически больные узники лагерей распределялись по пяти категориям физического труда: госпитализированные инвалиды, инвалиды, нуждающиеся в постоянном уходе, инвалиды, полностью утратившие трудоспособность, инвалиды, трудоспособность которых ограничена до 25 %, и психически больные[79]. По мере роста численности тяжелобольных заключенных категории физической трудоспособности для истощенной рабочей силы ГУЛАГа увеличивались и количественно, и в описательной части.
В конечном счете многочисленные описания физической трудоспособности заключенных стали более упрощенными и стандартизированными. В 1944 году в докладе Берии начальник ГУЛАГа В. Г. Наседкин разделил заключенных на четыре категории: первая категория – годные к тяжелому физическому труду, вторая категория – годные к среднему физическому труду, третья категория – годные к легкому физическому труду и четвертая категория – инвалиды и ослабленные [Кокурин 2000: 278]. Третья категория (легкий физический труд) включала в себя подкатегорию индивидуального легкого труда. Таким образом, по существу были утверждены пять различных классификаций. Новые категории физической трудоспособности требовали и новых указаний относительно их применения. Повторный документ от 14 июня 1944 года, подготовленный директором Санитарного отдела ГУЛАГа Д. М. Лойдиным, назывался «Перечень основных болезней, физических недостатков и дефектов для определения категории трудоспособности заключенных или отнесения их к инвалидам»[80]. Обновленный перечень болезней 1944 года, включивший более ста болезней с соответствующей трудовой категорией, высветил два ключевых элемента политики ГУЛАГа. В соответствии с этим документом заключенные отправлялись на тяжелые физические работы даже будучи тяжело больными, и только лица, признанные инвалидами (почти мертвые доходяги), могли рассчитывать на освобождение как неизлечимые.
Перечень болезней 1944 года иллюстрирует не только тяжесть физической эксплуатации людей, имевшей место в ГУЛАГе, но и сами способы этой эксплуатации больных на каждой стадии их изнурительных заболеваний. Вопрос заключался не в том, должен ли заключенный с сердечными заболеваниями, астмой или туберкулезом отправляться на работы. В большей степени врачебно-трудовые комиссии лишь оценивали степень прогрессирования болезни и, придерживаясь перечня, относили больных заключенных к соответствующей категории трудоспособности. Заключенные с общим нарушением питания (пеллагра, острая дистрофия или недоедание), нуждавшиеся в лечении, считались работниками легкой третьей категории, в то время как инвалиды четвертой категории (острое недоедание) считались неизлечимыми или нуждавшимися в многомесячном лечении. Заключенных со злокачественными опухолями без признаков метастазирования причисляли к «легким» работникам третьей категории, а имевших прогрессирующие или неоперабельные формы – к инвалидам четвертой категории. Так или иначе, и в итерации 1944 года, и в версии 1930-х годов категории физической трудоспособности зависели не от болезни, а от степени ухудшения здоровья заключенного.
Трудовые классификации ГУЛАГа отражали этапы ухудшения физического состояния, причем каждая категория сопровождалась определенными словами и фразами. Например, с точки зрения заболеваний средний физический труд считался приемлемым при «отсутствии изменений в патологии» или при «отсутствии выраженных объективных признаков и дисфункций». Легкий физический труд подразумевал такие понятия, как «умеренные нарушения» и «подлежащий лечению». Последняя инвалидная классификация относилась к заключенным, имевшим самые мрачные прогнозы, и включала в себя термины «неизлечимый», «требующий длительного специализированного лечения», «устойчивая потеря трудоспособности», «сильно ограниченная или полная потеря трудоспособности», «устойчивое и глубокое функциональное нарушение», «полная потеря движения» и «четко выраженная дисфункция». Кроме того, повторяющиеся понятия, обозначавшие категории среднего, легкого и инвалидного труда, также применялись и к описанию состояния заключенных, назначенных для выполнения тяжелых физических работ. Таким образом, очевидно, что заключенный мог иметь любую болезнь или недуг и назначаться при этом на выполнение тяжелых работ до тех пор, пока у него не проявлялись явные функциональные нарушения или четко выраженные симптомы. Проводимые медицинские обследования в большей мере касались функциональности заключенных, а не вопросов здоровья и служили лишь для осмысления их физического состояния.
Кроме того, медицинские учреждения ГУЛАГа функционировали в крайне стесненных условиях. Существовала хроническая острая нехватка врачей, медикаментов, медицинских инструментов и дополнительных пайков для больных. Множество лечащих медработников сами являлись заключенными и находились под сильным давлением администрации, призванной привлекать к работам весь лагерный контингент. От лагерной администрации требовали соблюдения практически невыполнимых квот на больных и неработающих заключенных, а врачей обязывали назначать своих же сокамерников на самые напряженные виды работ для максимального задействования рабочей силы. Руководство ГУЛАГ НКВД рассчитывало, что коэффициент трудового использования заключенных в основной работе лагеря должен составлять не менее 70 %. Такие квоты, наряду с высокими производственными целями (рис. 2.1), заставляли врачей назначать слабых и истощенных заключенных на выполнение тяжелых физических работ, что только ухудшало их состояние. В саму систему встраивалось давление, требующее пересмотра классификации заключенных в пользу более тяжелых категорий физической трудоспособности. Эти категории не просто присваивались единожды, после чего вопрос закрывался, а постоянно пересматривались и переоценивались[81]. Врачей, несущих ответственность за всю классификацию, обязывали расширять пределы физических возможностей заключенных.
Рис 2.1. Перевыполнение плана на Беломорско-Балтийском канале. Фото: Александр Родченко («СССР на стройке», декабрь 1933 года). Публикуется с разрешения УПРАВИС
Врачи и медицинские трудовые комиссии не могли применять свое независимое суждение и переквалифицировать заключенных «вниз», даже если это оправдывалось медицинскими показаниями.
Как объясняет Д. Фильцер, в сталинской системе гражданского здравоохранения существовал сильный карательный аспект, который требовал от врачей «строго ограничивать количество выписываемых больничных листов». Тем не менее множество гражданских врачей предпочитало относиться к рабочим более мягко, чем этого требовал режим [Фильцер 2011: 140]. Врачи ГУЛАГа находились под сильнейшем административным давлением, требующим направлять заключенных на работы, и весьма рисковали, проявляя снисходительность. С другой стороны, врачи-заключенные старались избегать любых действий, которые могли бы стать причиной их перевода из относительно выживаемых условий лагерной клиники на тяжелые физические работы:
труд в закрытых помещениях ГУЛАГа относился к числу самых желанных. Врачи-заключенные не рисковали оспаривать режимную политику максимального использования рабочей силы. По этой причине Солженицын отмечал, что врачи ГУЛАГа становились соучастниками принуждения к эксплуатации: «Когда происходит квартальная комиссовка – эта комедия общего медицинского осмотра лагерного населения с квалификацией на ТФТ, СФТ, ЛФТ и ИФТ (тяжелый-средний-легкий-индивидуальный физический труд), – много ли возражают добрые врачи злому начальнику санчасти, который сам только тем и держится, что поставляет колонны тяжелого труда?» [Солженицын 2006: 172].
Обратная зависимость социального положения и человечности