Новгородская летопись тоже содержит весьма эмоциональное описание монголо-татарского нашествия. Оно интересно тем, что показывает, что, несмотря на очевидный новгородский патриотизм, летописец мыслил Русь как единое государственно-территориальное образование даже в том случае, когда не оперирует словом «Русь». Для него приход татар случился тогда, когда татары напали на Рязанское княжество. Понятно, что войско Батыя не с Луны упало. До нашествия на Русь была разгромлена Волжская Булгария, покорены группы половцев. Но все это осталось за пределами внимания автора летописи. Для него начало вторжения – именно приход кочевников в пределы Рязанского княжества. Печальная судьба населения захваченных городов вызывает в нем глубокое сочувствие: «И кто, братье, о семъ не поплачется, кто ся нас осталъ живыхъ, како они нужную и горкую смерть подъяша»[104].
Рассказ о разгроме русских земель заканчивается описанием событий, произошедших в Торжке. Татары осадили город весной, перед Пасхой, «на сборъ чистой недели». Летописец отмечает, что технология взятия была использована та же, что при осаде других городов. Город был обнесен тыном и подвергнут обстрелу из «пороков», то есть из камнеметных орудий типа требушета. Осада и обстрел продолжался две недели. Жители города стали изнемогать. Летописец скупо отмечает, что из Новгорода им никакой помощи не было. И пожалуй, для новгородцев это было благом. Попытка помочь наверняка завершилась бы для них такой же катастрофой. В конце концов город был взят: «И тако погании взяша градъ, и исекоша вся от мужьска полу и до женьска, иереискыи чин всь и черноризьскыи, а все изъобнажено и поругано, горкою и бедною смертью предаша душа своя господеви, месяца марта въ 5, на память святого мученика Никона, въ среду средохрестьную»[105].
Летописец перечисляет имена павших именитых новоторжцев: посадник Иванко, Яким Влоунькович, Глеб Борисович, Михаило Моисиевич.
После взятия Торжка монголо-татары двинулись в сторону Новгорода. Продвижение сопровождалось жестокими расправами. Летописец отмечает, что они секли людей «как траву». Однако, дойдя до «Игначьего креста», повернули вспять. Где точно находился этот крест – неизвестно. Летописец пишет, что татары не дошли до Новгорода каких-то сто верст (то есть чуть больше ста километров). Новгород подвергался большой опасности, однако по неизвестным причинам Батый решил оставить волховскую столицу в покое. Сам летописец считал, что за город заступился сам Бог, святая София, а также «святыи Кюрилъ и святыхъ правоверныхъ архиепископъ молитва и благоверныхъ князии и преподобьныхъ черноризець иереискаго сбора». В общем, действительно, никаких причин, кроме Божьего заступничества, разглядеть тут нельзя. Впрочем, может быть, помешала весенняя распутица.
Так или иначе, Новгород оказался избавлен от разгрома, но впоследствии не смог избежать ига. Спасение от осады и штурма было, конечно, благом. Однако это обстоятельство на некоторое время создало у новгородцев иллюзию безопасности. В недалеком будущем князю Александру придется немало постараться, чтобы эту иллюзию развеять. Летописная статья 1238 г. завершается традиционным в древнерусской литературе рассуждением о том, что иноплеменное нашествие есть Божье наказание за грехи. Однако встревоженная интонация у новгородского летописца сменяется спокойной еще раньше, чем его владимиро-суздальского коллеги. Уже следующая статья под 1239 г. ни слова не сообщает о нашествии, а рассказывает лишь о том, что князь «Олександръ» женился.
Новгородского летописца можно понять. Непосредственная опасность нашествия кочевников вроде бы миновала. А задумываться о разного рода потенциальных напастях в обществе, где на каждом шагу поджидали опасности реальные, было не с руки.
Для текущего момента более насущной была проблема со шведами и немцами, активно осваивавшими Прибалтийский регион. Эта экспансия вступила в активную фазу в конце XII в. Русское население в этом регионе можно считать коренным. Славянские племена в Восточной Прибалтике соседствовали с коренными финно-угорскими и балтскими племенами с древности. Соседство началось еще до того момента, когда у восточных славян начался процесс политогенеза. С появлением государства или государств позиции славянского населения в регионе несколько усилились. Под руководством князей Рюрикова дома русские совершали грабительские походы на своих финно-угорских и балтских соседей. Были предприняты некоторые шаги к колонизации региона. В 1030 г. князем Ярославом Мудрым на месте эстонского поселения был основан город Юрьев (нынешний Тарту). Впрочем, методичности в этой колонизации не было, ибо отсутствовала единая организующая сила. Собственно, обширные и слабо заселенные русские земли делали бессмысленным дальнейшее продвижение на запад. Князья наиболее крупных центров региона, Полоцка и Новгорода ограничивались взиманием дани с местных племен и периодическими грабительскими вылазками.
Немцы начинают осваивать эту территорию несколько позже.
Немецкая колонизация осуществлялась более методично и организованно. В 1193 г. папа Цилестин III призвал северные христианские державы к крестовым походам против язычников-прибалтов. Папе на тот момент было уже 87 лет. Вряд ли для него, старенького итальянца знатного рода, прибалтийские дела были так уж важны. Но раз где-то не слишком далеко имелись язычники, то их, конечно, следовало привести в лоно святой матери-церкви. Впрочем, процесс колонизации края немцами и шведами начался еще до призыва папы. И протекал вполне успешно. Помимо имеющихся христианских монархий, для освоения территории прибалтийских язычников были учреждены две серьезные организации: Рижское епископство и рыцарский орден меченосцев.
Основу для организации отдельной епархии в Восточной Прибалтике заложил монах Мейнард фон Зегеберг. Он прибыл в Прибалтику в 1184 г. вместе с немецкими купцами, торговавшими в землях ливов. По прибытии он испросил разрешение у полоцкого князя Владимира на миссионерскую деятельность среди местных язычников. Разрешение было получено, и Мейнард приступил к делу.
Почему русский князь не стал противиться тому, что на его территории разворачивает свою деятельность конкурирующая «фирма»? А.В. Назаренко и А.Я. Пятнов высказали предположение, что князь был связан родственными связями с западной католической аристократией. Его сестра София была женой датского короля Вальдемара I[106]. В принципе логика понятна, но не безупречна. Во-первых, личность князя Владимира, упомянутого в «Латвийской хронике» без отчества, до конца не установлена. Разрешение, выданное Мейнарду, рассматривает как косвенное доказательство того, что это был именно Владимир Володаревич, шурин датского короля. То есть получается порочный круг: разрешение доказывает, что неизвестный князь Владимир – это Владимир Володаревич, а то, что это Владимир Володаревич, объясняет причину выдачи разрешения. В принципе такая связь остается в пределах вероятия. Но, увы, она рассыпается, если предположить, что причина выдачи разрешения была иная. Тогда это разрешение уже не доказывает отождествления Владимира с Владимиром Володаревичем. А родственные связи Владимира Володаревича не объясняют выдачу разрешения. Такой вот забавный казус. Во-вторых, само по себе наличие родственной связи с датским королем совсем не обязательно означает благосклонного отношения к немецкому монаху, ибо их объединят лишь весьма общий признак: принадлежность к Римской католической церкви.
На мой взгляд, менее эффектно, но более основательно выглядит объяснение, предложенное академиком М.Н. Тихомировым, который писал: «Представляется странным, каким образом полоцкие князья позволили немцам утвердиться в подвластных им областях. Объяснение этому мы прежде всего находим в слабости полоцких князей и немногочисленности русского элемента в устье Двины. Кукенойс был не чем иным, как передовым русским оплотом среди разноплеменного нерусского населения. Полоцкие князья считали себя заинтересованными больше всего в сборе дани с ливов и леттов, а рижские епископы в тот период времени не оспаривали у них этого права. Вероятно, некоторую роль сыграли и выгоды, открывшиеся для полоцкой торговли с немецкими городами, в частности с Бременом и Любеком. Поэтому полоцкий князь проявил на первых порах дружбу и расположение к немецким пришельцам»[107].
Так или иначе, деятельность немецких колонистов развернулась, и за пару десятилетий они достигли уровня, позволявшего им конкурировать с русскими князьями, обживавшими этот регион не одно столетие. Напротив русского города Куконос[108], в сорока километрах, рижским епископом была построена крепость Ленневарден, которую епископ Альберт дал в лен рыцарю Конраду. Таким образом, два мира столкнулись нос к носу. Весьма показательно, что события эти мы узнаем только из немецких источников. Русские летописи об этом молчат. Для русских это была далекая и не очень интересная периферия.
Некоторое непродолжительное время длилось хрупкое равновесие. Но долго продолжаться оно не могло. Немцы двинулись в наступление. Князь Вячко, владетель Куконоса, вынужден был сжечь город и бежать. На месте русского города (впрочем, населенного, согласно археологическим данным, не только русскими) была построена немецкая крепость Кокенгаузен. Таким образом, линия противостояния была сдвинута в пользу немецкой стороны. Это стало началом ухода русских сил из региона и замены русских князей и бояр на немецких прелатов и баронов. Для управления новыми территориями в конце XII – начале XIII в. было создано четыре католические епархии: Рижское архиепископство, Дерптское, Курляндское и Эзельское епископства. Они представляли значительную силу и были организационной базой католической экспансии в регионе. Академик Тихомиров рассматривал этот процесс как безусловное зло и порабощение народов Прибалтики заезжими немецкими феодалами, которые, с его точки зрения, были гораздо хуже русских князей. Понятно, что такая позиция теперь видится продиктованной сугубо идеологическими причинами. В условиях советской власти написать иное было бы невозможно. Теперь, конечно, сами объекты покорения, потомки балтских и финно-угорских племен региона, современные латыши и эстонцы, с гораздо большей симпатией относятся к немецким поработителям, чем к русским. Возможно, для этого у них есть причины, однако, если рассматривать материал непредвзято, то, как ни покажется странным, академик был объективно ближе к истине, чем современные борцы с «русской оккупацией» в Прибалтике. Понятно, что тогдашним язычникам ливам, эстам, латгалам и пр. и русские и немцы были одинаково чужды. Но русские беспокоили меньше. Они не претендовали на то, чтобы крестить местное население. Практически не строили новых укрепленных пунктов, не формировали новых государственных образований. Немцы, как было сказано, действовали гораздо энергичнее. Хроника Ливонии описывает упорное сопротивление, которое ливы оказывали католическим миссионерам. Но, в конце концов, крещение было произведено, и дальнейшее развитие прибалтийских народов финского и балтского происхождения происходило под влиянием немецкой культуры.
Другой серьезной организацией, силами которой осуществлялось освоение Прибалтики, был орден меченосцев. Официально, впрочем, организация именовалась Братством воинов Христа. Название «меченосцы» происходило от особенностей орденской одежды: форменный наряд состоял из белого плаща с нашитыми на него крестом и мечом красного цвета. Орден был основан монахом цистерианского ордена Теодорихом как «силовое обеспечение» власти рижского епископа. Орден был основан в 1202 г. Римский папа одобрил создание нового рыцарского братства. Меченосцам был дан устав легендарных тамплиеров. Это отразилось и на их орденской форме. Орденские цвета – белый и красный – были заимствованы у тамплиеров. Тамплиерской была и форма креста. Впрочем, во всем остальном меченосцам до тамплиеров было далеко. Орден был маленький. Его сил едва хватало для того, чтобы как-то противостоять местному языческому населению и ближайшим соседям – шведам и русским. Князь Ярослав Всеволодович совершил несколько удачных походов на земли ордена. Самое примечательное столкновение с орденскими войсками произошло в 1234 г. Это так называемая битва на Омовеже. Примечательна она, собственно, тем, что в ходе битвы, происходившей на льду реки, часть рыцарей провалилась и ушла под лед[109].
Решительное поражение рыцарям ордена было нанесено в 1237 г. в битве при Шауляе, или, как ее теперь принято называть, в битве при Сауле. Рыцари решили нанести сокрушительное поражение литовским племенам, своим наиболее опасным противникам. Однако дело вышло иначе. Литовцы напали на объединенное немецкое воинство в топкой местности.
В ходе битвы был убит магистр Фольквин фон Наумбург цу Винтерштеттен, множество рыцарей и простых немецких ратников. Кроме того, под раздачу попали и псковичи, которые решили принять участие в крестовом походе против литвы. Об участии русских сообщает и Рифмованная хроника, и Новгородская первая летопись. В Новгородской летописи немцы, которые в зависимости от ситуации описываются то как враги, то как друзья, на этот раз представлены в качестве положительных персонажей: «Того же лета придоша в силе велице Немци изъ замория в Ригу, и ту совкупившеся вси, и рижане и вся Чюдьская земля, и пльсковичи от себе послаша помощь мужь 200, идоша на безбожную Литву; и тако, грехъ ради нашихъ, безбожными погаными побежени быша, придоша кождо десятыи въ е домы своя»[111].
После этого разгрома остатки ордена были присоединены к Тевтонскому ордену на правах, говоря современным языком, «регионального отделения». Создание Тевтонского ордена не было связано с делами в Прибалтике. Он был основан в 1190 г. в Палестине. История его возникновения аналогична истории формирования ордена иоаннитов-госпитальеров. Все началось с госпиталя для странствующих немецких пилигримов и раненных в ходе крестового похода соотечественников. Более того, тевтоны изначально были структурным подразделением госпитальеров, однако уже в нем они группировались по национальному признаку. Это создало предпосылки для выделения в отдельную организацию. Сначала был создан отдельный госпиталь, а потом братство госпиталя было преобразовано в духовно-рыцарский орден. Устав госпитальеров был заменен уставом тамплиеров. Новая организация получила название «орден дома Святой Марии Тевтонской в Иерусалиме» (
Орден с успехом перенес это перемещение и обосновался на немецких землях. Рыцарям нашлось дело и на родине. Прибалтика оставалась языческим регионом. Христову воинству было чем заняться. Римским престолом перед ними была поставлена задача христианизации прибалтийских язычников. Это же направление деятельности было намечено Золотой буллой 1226 г. германского императора Фридриха II. Булла предоставляла Тевтонскому ордену полную свободу действий в Прибалтике. В общем-то свободы этой и так никто не ограничивал: пруссы, на территории которых претендовал орден, не представляли сплоченной силы и не имели с точки зрения католического мира никаких прав на занимаемые территории. Однако в контексте европейского средневекового мировоззрения формальная сторона, наличие разрешающего документа, была не менее важной, чем сторона фактическая. Очевидно, сказывалось влияние римского права. Ведь если сейчас на земли язычников никто, кроме ордена, не претендовал, то в будущем, когда христианизация будет успешно завершена, могут возникнуть споры о приоритете. И тут лишний документик не помешает.
Об этом прямо говорится в булле: «Оглашая это послание, мы желаем оповестить всех нынешних и будущих подданных нашей империи, что преданный нам брат Герман, достойный уважения магистр святого дома госпиталя пресвятой Девы Марии в Иерусалиме, подробнее открыл нам свое проистекающее из сердца желание, сообщив, что наш подданный, герцог Мазовии и Куявии, посулил и предложил ему и братьям его так называемую Кульмскую землю, а также еще и другую землю между его границей и областью пруссов, а именно чтобы взяли они на себя труд проникнуть в прусские земли и завладеть ими во имя прославленного истинного Бога. Обещания же оного брат Герман пока не дал, попросив наше величество прежде одобрить его намерение, чтобы начать и продолжить такое предприятие уже подкрепленным нашими полномочиями и чтобы передача ему и его дому земли, которую желает подарить упомянутый герцог, как и всех земель, кои будут завоеваны ими в Пруссии благодаря собственным их усилиям, была заверена нашим величеством и, сверх того, чтобы все иммунитеты, свободы и прочие уступки, достигаемые дарением герцога и завоеванием Пруссии, были закреплены в качестве привилегии: и тогда он примет предложенное дарение герцога и направит средства и людей дома на постоянную и неустанную работу по вступлению в страну и ее завоеванию»[112].