Можно бы предположить, что Ярослав был благодушным и рассеянным рогоносцем, который не подозревал, откуда у его «третьей» жены вдруг в большом количестве стали появляться дети. Но такое предположение противоречит версии самого же Нестеренко. По его мнению, князь Ярослав прекрасно знал, что дети не его. Откуда это известно? По мнению Нестеренко, все очень просто: оказывается, Ярослав детей не любил[67]. То есть, пока жена их «делала» с другим мужчиной (или с другими мужчинами), еще как-то терпел, а потом справиться с собой не смог. Трагедия поистине шекспировского масштаба. В чем же проявлялась эта нелюбовь? Как это можно выяснить по тексту летописи, в котором о любви или нелюбви нет ни слова?
Как уже говорилось выше, неразрешимых вопросов для увлеченного энтузиаста нет. В этом и заключается одно из главных отличий научного подхода от «альтернативного».
Кандидат философских наук дает ответ: то, что Ярослав детей не любил, видно по тому, что он послал их княжить в Новгород, который почему-то представляется Нестеренко каким-то ужасным местом. Но, во-первых, остается неясным, что же в нем такого ужасного? Во-вторых, нужно принять во внимание, что подобным образом поступали и многие русские князья, начиная со Святослава Игоревича. Неужели их всех терзала половая дисфункция и их дети тоже не были родными?
Весьма характерной деталью подхода Нестеренко является элемент конспирологии, являющейся обязательным звеном большинства «альтернативных» концепций. Он пишет: «Остается загадкой, почему советские и вслед за ними российские историки с таким упорством отстаивают умозрительную гипотезу и т. д.». В самом деле, кандидату философских наук не ясно, чего это историки возятся, и «разводят контрреволюцию», когда все так просто и ясно? Не иначе тут кроется страшная тайна!
На самом деле тайны нет никакой. Простота эта кажущаяся и рассыпается как карточный домик при добросовестном взгляде. Так, например, довод о недопустимости близкородственного брака Андрея Ярославича и дочери Даниила Романовича Галицкого не выглядит основательным, если ориентироваться не на современные церковные реалии и не на цитату в моей статье, а на древнерусские тексты. Между тем древнерусские Кормчие, в которых нормировались разрешенные степени брака, оперируют терминами родства только по мужской линии: «Тако есть право уне поимания: брата два – то две колене»[68], что при буквальном их прочтении открывает большие возможности для обхода, ведь Андрей и дочь Даниила принадлежат к разным родам и связаны только через сестер (Анну и Феодосию).
Впрочем, нарушения церковных правил случались и в случае родства по мужской линии[69]. Поэтому историк, живущий в XXI в., не может однозначно сказать, что разрешила или запретила бы церковь в веке XIII. Теоретически, церковь должна была запретить браки двух дочерей Рюрика Ростиславича, вышедших замуж за своих троюродных братьев, а на деле ничего подобного не произошло. Церковь в лице митрополита Никифора II почитала браки законными[70]. Именно понимание деталей не дает историкам раз и навсегда снять вопрос о матери Александра Невского, а не какие-то особые симпатии к дочери Мстислава Удатного или к нему самому.
Все эти грандиозные по степени идиотизма построения и заставляют в начале XXI в. заново обращаться к теме биографии Александра Невского. Факты его жизни измениться не могут, увы, мала надежда и на расширение источниковой базы. Но раз за разом приходится преодолевать терриконы исторического абсурда, сооруженные любителями «альтернативной истории». Когда Владимир Терентьевич Пашуто писал об Александре Невском, ему не было нужды отгребать навязчивый любительский «нарратив» и объяснять читателю, что нет никаких оснований подозревать отца Александра в импотенции, а его самого в порочащих связях с рептилоидами. Теперь – приходится. Недаром Марк Блок говорил, что каждый историк пишет историю для своих современников. Умы наших современников весьма сильно покалечены «альтернативной» макулатурой, в изобилии заполняющей полки книжных магазинов. Задача историка на сегодняшний день – не просто открыть читателю некие «исторические факты», но и показать границы научного знания, вывести на чистую воду чисто коммерческие спекуляции, произвести «деконструкцию деконструторов», которые в погоне за «жареными фактами» не гнушаются никакими подтасовками.
Имя юному князю нарекли необычное. Потомков Рюрика с именем Александр в древнерусские времена было всего трое. Причем первым из них был именно герой нашей книги. Важно понимать, что Александр родился в эпоху смены парадигмы имянаречения. Традиционно у русских князей было два имени – «княжеское», языческое, основное – то имя, под которым князь выступал в своей государственной функции и фиксировался летописью, и другое – крестильное. Область применения крестильного имени была у_же – под ним князь представал «перед Богом», оно использовалось в церковном обиходе. Причем обычай двуименности был освящен и легитимизирован авторитетом святого Феодосия Печерского, который считал его достоинством православного обычая перед католическим[71].
Наиболее полный список сыновей Ярослава содержится в Типографской летописи: «Ярославли сынове: Феодоръ, Александръ, Андрей, Костянтинъ, Афонасей, Данило, Михаиле, Ярославъ, Василей Костромской»[72]. Как видим, «княжеское» имя в нем всего одно – Ярослав, в крещении называвшийся Афанасием[73]. Все остальные дети Ярослава вступают на историческую арену под своими крестильными, христианскими именами.
Имя дает возможность исследователям предположительно установить, на какой день приходился день рождения княжича. По мнению академика В.Л. Янина, Александру принадлежат печати, несущие изображения скачущего вправо всадника с мечом[74].
Из этого следует, что среди многих святых Александров следует искать святого воина – именно воин должен быть святым патроном князя. По мнению В.А. Кучкина, на эту роль лучше всего подходит святой Александр Римский: «Очевидно, Александр Невский назван в честь такого святого Александра-воина, память которого отмечалась особо, индивидуально, без связи с другими святыми. Здесь могут быть приняты во внимание еще только две даты: 13 мая и 10 июня. 13 мая отмечалась память воина Александра Римского, а 10 июня – память воина Александра и девы Антонины. Татищев, по-видимому, устанавливал дату рождения Александра по дню празднования Александра-воина и всем остальным датам предпочел 13 мая, которая при переписывании его черновиков превратилась в дату 30 мая. И решение Татищева представляется верным, 13 мая празднуется один Александр, а 10 июня – Александр и Антонина. Есть точное указание, что во времена Александра Невского на Руси память Александра Римского отмечалась. Так, в статье под 1243 г. Новгородской первой летописи старшего извода описывалось знамение, которое случилось 18 мая „на память святого мученика Александра“. Речь идет об Александре Римском, хотя в дату вкралась описка, легко объясняемая палеографически: копиист вместо гi (13) по древнерусскому счету написал иi (18). Судя по ранним минологиям, празднование Александра Римского было распространено гораздо шире, чем празднование Александра и Антонины»[75].
В дореволюционной справочной литературе 30 мая 1220 г. было общепризнанной датой рождения Александра. Именно такая дата значится в словаре Брокгауза – Ефрона. В советских справочных изданиях точная дата не указывалась. Очевидно, причиной исчезновения даты был тренд на недоверие татищевским известиям, свойственный советской исторической науке. Автором статьи о князе в Большой советской энциклопедии был С.О. Шмидт. Сигурд Оттович ограничился тем, что указал год рождения – 1220-й. Число рождения не было указано. Та же дата значится и в энциклопедии «Британника».
В современной Большой российской энциклопедии статья о князе Александре Невском написана В.А. Кучкиным. Исследователь решил вопрос с указанием даты рождения иначе. Сообразно своей концепции, он обозначил 1221 г. как год рождения князя. В «датах жизни», идущих сразу после имени князя, он только годом и ограничился. При этом дата смерти указана с указанием на число и месяц. Затем в первом же абзаце все-таки дает указание на 13 мая как на дату рождения. То есть год рождения историк считает установленным наверняка и достойным того, чтобы быть включенным в самые краткие данные, а месяц и число все-таки оставляет как элемент гипотетический.
Думается, что в данном случае «уровень гипотетичности» года и числа примерно одинаков. Поэтому вполне допустимо считать условную дату рождения Александра – 13 мая 1221 г., а его святым покровителем именно Александра Римского.
Святой мученик Александр Римский, прославляемый православной церковью 13 мая, согласно своему житию, хотя и был воином при императоре Максимиане Геркулии (IIIIV вв. н. э.), но воинских подвигов не совершал. Мученическую кончину Александр принял за отказ приносить жертвы языческим богам. Александр Невский может считаться зеркальным отражением образа своего небесного покровителя. Воинские подвиги его известны, а вот без поклонения языческим богам во время своих визитов в Орду он, скорее всего, обойтись не мог. Пример святого князя Михаила Черниговского, описанный в его житии, показывает, что у монголов с этим было строго. Для того чтобы предстать перед ханом, необходимо было пройти между двух очищающих огней и поклониться некому кусту. Михаил кланяться отказался, и его постигла печальная участь – он был подвергнут жестокой казни. С Александром такой неприятности не случилось. Значит, он все-таки кланялся. При этом роль Александра для сохранения православной Руси трудно переоценить. Об этом будет наше дальнейшее повествование.
О детстве нашего героя ничего не известно. Меж тем в книге В.Т. Пашуто есть весьма красочное его описание. И оно не является выдумкой. Источники дают нам возможность судить о том, как протекало типичное детство юного княжича Северо-Восточной Руси, на других примерах. В княжеской среде 2—3-летний возраст был отмечен обычаем пострига. О княжеских постригах неоднократно упоминается в летописи[76]. Вот, например, летописная статья 1194 г., в которой рассказывается о том, как отмечалось достижение первого возрастного рубежа его отцом, князем Ярославом: «Быша постригы оу благоверного и холюбивого княза Всеволода, сына Георгиева, сыну его Ярославу месяца априля въ 27 день, на память святого Семеона сродника Господня, при блаженном епископе Иоанне, и бысть радость велика в граде Володимери»[77]. Важность проводимого мероприятия подчеркивает стереотипная фраза о «радости» в городе, где проходит постриг. По мнению знаменитого этнографа и фольклориста Д.К. Зеленина, обычай пострига бытовал не только у князей, но и во всех социальных слоях: об этом косвенно свидетельствует существование его в XIX в. у орловских крестьян, которые через год после рождения мальчика совершали так называемые «застрижки»[78].
Иногда обряд пострига мог совпадать с другим не менее важным обрядом – посажением на коня: «Быша постригы оу великаго князя Всеволода, сына Георгиева, внука Володимеря Мономаха, сыну его Георгеви в граде Суждали;
Согласно обычному в эпоху Средневековья порядку, Александра стали привлекать к выполнению княжеских обязанностей с самого юного возраста. Начало XIII в. было временем относительно спокойным для Руси. Извечные степные враги – половцы, были прочно замирены и во многих случаях выступали союзниками русских князей. Степная знать породнилась с русской: многие князья брали в жены половецких принцесс, обеспечивая себе поддержку кочевых кланов. Опасность с запада также была еще невелика. Папские агенты только начали свое проникновение в Прибалтику. В 1202 г. в Риге был основан орден меченосцев, с уставом храмовников, сыгравший важную роль в распространении католичества в регионе. Однако давление католической экспансии в Прибалтийский регион в то время принимала на себя в основном Полоцкая земля. Главной же опасностью, с которой сталкивались в начале XIII в. русские князья, были они сами. Страну раздирали кровавые междоусобицы. Враждовали между собой несколько отраслей Рюрикова рода. Каждая из отраслей стремилась закрепить за собой максимальную территорию. Это давало возможность получать максимальный доход. Доход же позволял увеличивать численность дружинных отрядов, а те, в свою очередь, открывали возможность новых завоеваний. Новгород был важной фигурой на политической доске Руси. За контроль над ним боролись представители суздальской и черниговской ветви. Зачастую главы княжеских группировок сами не могли сесть на новгородский престол – их отвлекали события, происходившие в стратегически важных южных и северо-восточных частях Руси. И тогда отцов на престоле Великого Новгорода замещали сыновья. Традиция эта была заложена еще князем Святославом I Игоревичем, отправившим на княжение в Новгород малолетнего Владимира, будущего крестителя Руси. Некоторое время новгородский престол воспринимался как следующий по значению за киевским. С новгородского стола начал активную княжескую карьеру и Ярослав Мудрый.
Князья XII–XIII вв. продолжили традицию, заложенную их предками.
Александру уже случалось с братом оставаться в северной столице без отца. В 1228 г. они остались в Новгороде, когда князь-отец с княгиней отправились в Переславль. Тогда юные княжичи были оставлены с боярином Федором Даниловичем и тиуном Якуном. Однако этот первый опыт закончился неудачно. В Новгороде разгорелась очередная усобица. Причиной ее были природные катаклизмы. Летописец повествует, что осенью «наиде дъжгъ велик»[80]. Дождь был беспросветный. С «Госпожькина» дня (очевидно, имеется в виду праздник Воздвижения Креста Господня, то есть 14 сентября по старому стилю) и до «Никулина дни», то есть до Николы зимнего (6 декабря), дождь шел не прекращаясь. Люди «не видохом светла дни». Современный человек сочувственно вздохнет: ох уж эта осенняя депрессия. Однако наших средневековых предков заботили вещи гораздо более практического характера. Осенняя непогода начисто лишила их возможности положенным образом завершить цикл сельхозработ: «ни сена людемъ бяше лзе добыти, ни нивъ делати». А без сена и без хлеба перспектива вырисовывалась одна: голод. Нужно было что-то делать. По представлениям того времени, за погодные катаклизмы были в ответе «большие» люди. Подходящая кандидатура на роль «козла отпущения» нашлась довольно быстро. Это был Арсений, местоблюститель митрополичьего престола. Летописец характеризует Арсения как вполне приличного человека: кроткого и смиренного. Он замещал хворого митрополита Антония, который по причине болезни вынужден был удалиться на покой в Хутынский монастырь. Однако толпа бывает слепа, и рассуждения ее всегда поверхностны. Взбунтовавшийся народ предъявил Арсению претензию, что тепло где-то задержалось («стоить тепло дълго») именно потому, что он, Арсений, занял почетную должность местоблюстителя, дав взятку князю. Очевидно, оправдаться Арсению не удалось. Новгородская первая летопись сообщает: «Акы злодея пьхающе за воротъ, выгнаша» оставляя надежду, что архиерея просто вытолкали за ворота. Однако редакция Младшего извода свидетельствует определенней: «Акы злодея пьхающе в шию, выгнаша». Значит, все-таки Арсению безо всякого уважения просто «навешали по шее», говоря современным языком. Уважаемый, но, по мнению М.В. Печникова, страдающий параличом[81] митрополит Антоний был водворен на новгородский престол. К нему были приставлены (видимо, для поддержки) два достойных мужа: Якун Моисеевич и щитник Микифор. Однако, судя по всему, ожидаемого эффекта не последовало. Нужно было назначить виноватым еще кого-нибудь. Раз с митрополитом фокус не прошел, внимание переключилось на светские власти. Мятежные горожане пожгли двор тысяцкого Вячеслава, и его брата Богуслава, и владычного стольника, и софийского и пр. А липницкого старосту с занятным для современного уха именем Душилец совсем уже собрались повесить, но староста «ускоци» (ускакал то есть) ко князю Ярославу. За улепетнувшего старосту пришлось расплачиваться его ни в чем не повинной супруге.