Новгородская летопись изображает события примерно так же, но с противоположного русского ракурса: «И выидоша пльсковичи вси, и бишася с ними, и победиша я Немци. Ту же убиша Гаврила Горислалича воеводу; а пльсковичь гоняче, много побиша, а инехъ руками изъимаша»[154].
Как видим, разночтений между русским и немецким источником нет. Несмотря на обычную тенденцию победителей преувеличивать собственные достижения, а проигравших – приуменьшать неудачу, перед нами одно и то же событие, описанное с разных сторон. Более того, немецкий автор, очевидно, не знал, что с псковской стороны пал знатный воевода, этой приятной для немцев подробности в хронике нет.
Дальнейшие события тоже описываются аналогичным образом. И русская летопись, и немецкая хроника повествуют об осаде Пскова, которая, впрочем, не увенчалась успехом. Однако в данном случае детали этой осады в изображении немецкого и русского автора различаются. Причем различия эти с обеих сторон носят характер тонкой манипуляции фактами.
С точки зрения Рифмованной хроники, жители Пскова испугались, видя силу и решимость братьев-рыцарей, и объявили о капитуляции. Чтобы избежать штурма, псковский князь, которого, по версии Рифмованной хроники, звали Гепольд, уступил им «замки и плодородную землю». Взамен рыцари отказались от штурма и «радостно оттуда отправились» в обратный путь.
Новгородский летописец расставляет акценты иначе: он ничего не говорит о сдаче. Напротив, проигравшей стороной в его рассказе выглядят немцы, которые, несмотря на отчаянные попытки и проявленное зверство, город взять не смогли. «И пригонивше подъ городъ, и зажгоша посадъ всь; и много зла бысть: и погореша церкы и честныя иконы и книгы и еуангелия; и много селъ попустиша около Пльскова. И стояша подъ городомь неделю, но города не взяша»[155]. Однако и он не решается представить дело как безусловную победу псковичей, поскольку для того, чтобы немцы наконец ушли, псковичам пришлось выдать им в заложники детей «добрых людей». Если бы падение Пскова было в принципе невозможно, вряд ли бы псковичам пришлось бы пойти на столь неприятную сделку.
Остается вопрос: что за князь Гепольд такой и откуда он взялся? По русским источникам известно, что в Пскове в тот момент вовсе никакого князя не было. Откуда он возник? Исчерпывающий анализ точек зрения на этот счет дан Д.Г. Хрусталевым[156]. Исследователи находили множество вариантов отождествления Гепольда Рифмованной хроники с историческими персонажами, известными из других источников. Впрочем, из всех вариантов наиболее распространенным является тот, который естественным образом напрашивается из сопоставления Рифмованной хроники и Новгородской летописи. Откуда мог взяться с момент осады в Пскове какой бы то ни было князь? Он пришел с самими осаждавшими. Гепольд Рифмованной хроники – это Ярослав Владимирович Новгородской летописи. Д.Г. Хрусталев пишет: «Наиболее распространенным можно считать мнение русско-немецкого историка Петра Петровича Геца (Peter Otto von Goetze; 1793–1880), поддержанное А.М. Амманом, а затем И.Э. Клейненбергом и И.П. Шаскольским, что Герпольтом был назван Ярослав Владимирович, сын Владимира Псковского, упомянутый в Новгородской летописи в числе захвативших Изборск. Важным аргументом в эту пользу следует считать документ, обследованный Амманом в Стокгольмском государственном архиве, – это документ от 8 февраля 1299 г., в который включен текст дарственного акта от 3 октября 1248 г., где упоминается, что ранее «королевство, именуемое Псковским, было передано королем Гереславом, наследником этого королевства, Дерптскому епископу» («regni, quod Plescekowe nominatur, a rege Ghereslawo, eiusdem regni berede, supradictae ecclesiae Tharbatensi collati…»). Амман считал, что этот акт упоминает дарение, совершенное под стенами Пскова в 1240 г. И эта гипотеза вполне убедила многих советских историков, которые признали, что, вероятно, Ярослав Владимирович «незадолго до своей смерти (около 1245 г.) действительно стал католиком» и передал права на Псков своему сюзерену – дерптскому епископу Герману, а ранее (в 1240 г.) еще и ордену. «Видимо, – писали Клейненберг и Шаскольский, – князь Ярослав-Герпольт Владимирович два раза за свою жизнь изменника предал и продал свою „отчину“ – Псковскую землю»[157].
Впрочем, сам исследователь, отдавая должное популярной версии, все-таки высказывает относительно нее свои критические соображения: «Следует, однако, заметить, что версия о Герпольте-Ярославе имеет и много изъянов. Во-первых, акт дарения Пскова сам по себе не сохранился; не сохранилась и грамота 1248 г., в которой он упоминается; только спустя полстолетия грамота 1248 г. была процитирована в документе 1299 г. Непонятно даже, идет ли речь о грамоте или об устном акте дарения. Большая цепочка цитирований позволяет допустить любую ошибку в имени дарителя. То же можно сказать и о припоминании в ЛРХ. Е.Л. Назарова допускает, что автор ЛРХ „мог домыслить и сам факт передачи власти в Пскове русским князем Ордену, чтобы тем самым обосновать законность захвата города рыцарями“. Во-вторых, в грамоте о дарении псковских земель князь назван Ghereslawo, что лишь очень отдаленно напоминает Gerpolt. Скорее всего, дарил земли в 1248 г. Ярослав Владимирович, а в ЛРХ упомянут Ярополк. В-третьих, Герпольт отмечен в ЛРХ как король (kunic), что никак не вяжется со статусом вассала дерптского епископа. И в-четвертых, Ярослав не мог „оставить“ „в руках немецких братьев“ Псков. Он им не обладал. Захват Пскова еще не состоялся, когда велись переговоры. Ярослав имел некие, весьма условные даже по русским меркам, права на псковский стол, но занять его мог только по согласованию с волостным вечем. Вероятно, Владимир Мстиславич как псковский князь обладал некими личными владениями в Псковской земле – например, пограничной крепостью Изборск и прилегающими землями. Может быть, за них и боролся его сын. В 1233 г. ему не дали там закрепиться, а в 1240 г. это на некоторое время удалось. Между прочим, Ярослав Владимирович последний раз упоминается в летописи как служилый новгородский князь, возглавляющий отряд новоторжцев при литовском нападении в 1245 г. Судя по всему, он вскоре отошел от своих немецких союзников, примирился с Александром Ярославичем и обосновался где-то на Руси, возможно, в Торжке»[158].
Сомнения Д.Г. Хрусталева оправданны, но думается, что оснований состояние источников дает все-таки несколько больше для гносеологического оптимизма. Во-первых, путаница в русских именах – явление для иноязычных источников весьма обычное. Поэтому искажения в имени «псковского князя» можно считать типичными помехами при передаче информации. Во-вторых, «дар», конечно, мог быть домыслен западными хронистами и клириками. Примеров таких история знает немало. Например, известный Константинов дар, разоблаченный Лоренцо Валлой в XV в. Для мировоззрения средневекового католического духовенства был характерен легистический подход, при котором для обретения права на новые земли и властные полномочия, неплохо было бы заручиться каким-нибудь подходящим документом: дарственной, пожалованием или купчей грамотой. Однако в данном конкретном случае присутствие наследника псковского князя в составе отряда уже само по себе легитимизировало поход. Князь при этом мог не открывать рта и не писать никаких бумаг. Само его участие было значимым. Более того, не имели значения и серьезность прав Ярослава-Гепольда на псковский престол, поскольку пожалование его в любом случае было чистой декорацией. Силовое обеспечение этого «пожалования» должны были обеспечить братья-рыцари и вооруженные отряды дерптского епископа.
Князь остался ни с чем. Однако ситуация в самом Пскове поменялась. Было понятно, что город вполне мог быть взят. В этот раз у немцев не получилось, но они могут попробовать еще. Меж тем силы псковичей за последние несколько лет были сильно подточены военными неудачами. От Новгорода помощи ни разу не последовало. К сложившейся ситуации необходимо было приспособиться. Один из весьма древних тактических приемов в такой ситуации предполагает вступление в дружеские отношения с потенциальным агрессором. Далеко не всегда это дает результат (вспомним приглашение на царство польского королевича Владислава или пакт Молотова – Риббентропа). Однако известно, что худой мир лучше доброй ссоры – псковичи в очередной раз решили установить с немцами дружеские отношения. В Новгороде это расценили как предательство, «перевет»: «Бяху бо переветъ держаче с Немци пльсковичи, и подъвели ихъ Твердило Иванковичь съ инеми, и самъ поча владети Пльсковомь с Немци»[159]. Само по себе утверждение в Пскове пронемецкой партии во главе с Твердилой Иванковичем, возможно, было бы и не страшно. Но псковичи стали проводить агрессивную политику в отношении Новгорода: грабили новгородские угодья и преследуя проновгородски настроенных сограждан. Причем, преследование, очевидно, было весьма жестоким: некоторые горожане вынуждены были спасаться бегством с женами и детьми. Новгородский пригород превратился во врага.
Положение стало весьма опасным. Поэтому уже в следующем 1241 г. Александр возвращается. Его возвращение отмечено летописцем традиционным упоминание о том, что новгородцы «ради быша». И радость их была вполне закономерна. Александр вновь проявляет себя решительным полководцем. Сразу после возвращения князь собирает новгородцев, ладожан, карелов и ижорцев и берет город Копорье, в котором немцы незадолго до того обустроили крепость, приводит пленных. Интересно, что некоторых пленных немцев он, как сказано, «пусти по своеи воли», а вот с водью и чудью поступил крутенько. Повесил как изменников, хотя вина их была, собственно, в том, что они за год до того были завоеваны немцами и оказались их данниками. Однако, судя по всему, Александр считал себя князем не только русского населения новгородских земель. Финское и балтское население этих земель, с его точки зрения, должно было служить ему верой и правдой. Финно-угорские отряды принимали участие во всех военных операциях, которые проводил Александр. Справедливости ради следует отметить, что самой копорской чуди и води, скорее всего, было без разницы, на каком языке с ними общается сборщик дани: на немецком или на русском. Поэтому собственной мотивации сильно противиться немецкой колонизации у них не было. Но Александр такими вот крутыми мерами стремился привить им прочное понимание того, кто есть их настоящий повелитель.
Глава 6
Ледовое побоище
Следующий, 1242 г. отмечен битвой, «канонизированной» в отечественной культуре едва ли менее Невской. Ледовое побоище – сражение между русским войском, представленным новгородским и суздальскими полками, с одной стороны, и войском немецким, костяк которого составляли рыцари Ливонского ордена, – с другой. Помимо сил Ливонского ордена (представлявшего на тот момент филиал, ландмайстерство Тевтонского ордена в Прибалтике) с «немецкой» стороны в битве участвовал отряд дорпатского (то есть Дерптского) епископа Германа фон Бекесховедена и отряды «чуди», то есть представителей местных финно-угорских племен.
Научных и околонаучных споров Ледовое побоище вызывает меньше, чем Невская битва, поскольку информация о нем содержится не только в русских, но и в зарубежных источниках. Три основных источника: Новгородская первая летопись, «Житие Александра Невского» и Старшая ливонская рифмованная хроника одинаково изображают последовательность событий и тактический рисунок битвы.
В целом летопись рисует нам события, приведшие к битве, следующим образом: «В лето 6750 [1242]. Поиде князь Олександръ с новгородци и с братомь Андреемь и с низовци на Чюдьскую землю на Немци и зая вси пути и до Пльскова; и изгони князь Пльсковъ, изъима Немци и Чюдь, и сковавъ поточи в Новъгородъ, а самъ поиде на Чюдь. И яко быша на земли, пусти полкъ всь в зажития; а Домашь Твердиславичь и Кербетъ быша в розгоне, и усретоша я Немци и Чюдь у моста, и бишася ту; и убиша ту Домаша, брата посаднича, мужа честна, и инехъ с нимь избиша, а инехъ руками изъимаша, а инии къ князю прибегоша в полкъ, князь же въспятися на озеро, Немци же и Чюдь поидоша по нихъ. Узревъ же князь Олександръ и новгородци, поставиша полкъ на Чюдьскомь озере, на Узмени, у Воронея камени; и наехаша на полкъ Немци и Чюдь и прошибошася свиньею сквозе полкъ, и бысть сеча ту велика Немцемь и Чюди. Богъ же и святая Софья и святою мученику Бориса и Глеба, еюже ради новгородци кровь свою прольяша, техъ святыхъ великыми молитвами пособи богъ князю Александру; а Немци ту падоша, а Чюдь даша плеща; и, гоняче, биша ихъ на 7-ми верстъ по леду до Суболичьскаго берега; и паде Чюди бещисла, а Немець 400, а 50 руками яша и приведоша в Новъгородъ. А бишася месяца априля въ, на память святого мученика Клавдия, на похвалу святыя Богородица, в суботу»[160].
«Житие» князя рисует события так: «Он же въскору градъ Псковъ изгна и немець изсуче, а инух повяза и град свободи от безбожных немецъ, а землю их повоева и пожже и полона взя бес числа, а овух иссече. Они же, гордии, совокупишася и рекоша: «Поидемъ и побудим Александра и имемъ его рукама. Егда же приближишяся, и очютиша я стражие. Князь же Александръ оплъчися, и поидоша противу себе, и покриша озеро Чюдьское обои от множества вои. Отець же его Ярославъ прислалъ бе ему брата меньшаго Андрея на помощь въ множестве дружине. Тако же и у князя Александра множество храбрых, яко же древле у Давыда царя силнии, крепции. Тако и мужи Александровы исполнишася духом ратнымъ, бяху бо сердца их, акы сердца лвомъ, и решя: „О княже нашь честный! Ныне приспе время нам положити главы своя за тя“. Князь же Александръ воздевъ руце на небо и рече: „Суди ми, Боже, и разсуди прю мою от языка непреподобна, и помози ми, Господи, яко же древле Моисию на Амалика и прадеду нашему Ярославу на окааннаго Святополка“. (Когда же приблизились немцы, то проведали о них стражи. Князь же Александр приготовился к бою, и пошли они друг против друга, и покрылось озеро Чудское множеством тех и других воинов. Отец же Александра Ярослав прислал ему на помощь младшего брата Андрея с большою дружиною. И у князя Александра тоже было много храбрых воинов, как в древности у Давида-царя, сильных и крепких. Так и мужи Александра исполнились духа ратного, ведь были сердца их как сердца львов, и воскликнули: „О княже наш славный! Ныне пришло нам время положить головы свои за тебя“. Князь же Александр воздел руки к небу и сказал: „Суди меня, Боже, рассуди распрю мою с народом неправедным и помоги мне, Господи, как в древности помог Моисею одолеть Амалика и прадеду нашему Ярославу окаянного Святополка“.)
Бе же тогда субота, въсходящю солнцю, и съступишяся обои. И бысть сеча зла, и трусъ от копий ломления, и звукъ от сечения мечнаго, яко же и езеру померзъшю двигнутися, и не бе видети леду, покры бо ся кровию. (Была же тогда суббота, и, когда взошло солнце, сошлись противники. И была сеча жестокая, и стоял треск от ломающихся копий и звон от ударов мечей, и казалось, что двинулось замерзшее озеро, и не было видно льда, ибо покрылось оно кровью.)
Се же слышах от самовидца, иже рече ми, яко видех полкъ Божий на въздусе, пришедши на помощь Александрови. И тако победи я помощию Божиею, и даша плеща своя, и сечахуть я, гоняще, аки по иаеру, и не бе камо утещи. Зде же прослави Богъ Александра пред всеми полкы, яко же Исуса Наввина у Ерехона. А иже рече, имемь Александра руками, сего дасть ему Богъ в руце его. И не обретеся противникъ ему въ брани никогда же. И возвратися князь Александръ с победою славною, и бяше множество полоненых в полку его, и ведяхут босы подле коний, иже именують себе Божии ритори»[161].
Старшая рифмованная хроника повествует об этих событиях еще обстоятельнее. Прочитаем этот отрывок целиком.
Можно было бы, конечно, обойтись и без столь обильного (фактически, полного) цитирования источников. Однако состояние общественной исторической памяти на сегодняшний момент таково, что иметь первоисточник постоянно перед глазами просто необходимо. Так появляется хоть какая-то возможность «поставить мозги на место» широкой читающей публике, которая готова увлеченно внимать любой псевдоисторической «сенсации». Как можно убедиться, если уж говорить о масштабе события в оценке современников и ближайших потомков, то битва на льду Чудского озера никак не выглядит «мелкой стычкой», если смотреть на нее не только с позиции русских книжников, но и глазами немецкого хрониста. Впечатление, что русские источники и историки преувеличивают масштаб события из патриотических соображений, может сложиться, только если Рифмованную хронику во внимание не принимать. Для компенсации этого ошибочного впечатления фрагмент хроники, посвященной Ледовому побоищу, приведен полностью.