— Тощий, а почему Косута зовут десятником? Ведь у него судно и тридцать один человек в подчинении, — решился я задать давно интересующий меня вопрос.

— Так мы же из абордажников, — просто ответил тот, словно сказав очевидную истину, но, видя мой непонимающий взгляд, пояснил. — Когда нет войны, нас — абордажников, чтобы не мозолили глаза начальству и не списывать на берег, отправляют в прибрежные патрули. Вот скажи, может быть на судне два капитана?

— Ну, нет, наверное, — от морского и военного дела я далек, но точно знаю, что в нашем флоте, на Земле, на одном корабле может быть даже три капитана зараз, правда, разных рангов и один из них самый главный.

— Вот и адмиралтейство также подумало, и поэтому наш Торопыга — десятник абордажной команды. А если по совести, то ему давно пора уже и свой корабль, и звание получить, — шепотом, не переставая отбивать ритм, отозвался о начальстве барабанщик.

После небольшого раздумья, я признал, что, несмотря на некоторые странности, идея очень толковая. Абордажники при деле, на практике закрепляют полученные навыки, в это же время государству прибыток, так как кадровые военные на зарплате гоняют всякую шушеру, которая хрена с два сможет им что-то противопоставить. Т — толково.

— И что, часто вас так гоняют? — поинтересовался я.

— Когда как, но это военная тайна, — уклончиво ответил Тощий, и страшно выпучил глаза.

Ну, тут все понятно, если за дело берется армия, то есть смены и маршруты патрулирования, вот только эта информация «не моего ума дело».

— А почему у него прозвище такое? — спросил я.

— У Косута-то? Думаешь, неподходящее? — с улыбкой спросил матрос.

— Ага, — кивнул я в знак согласия.

— Это тоже страшная тайна, — хмыкнул барабанщик, — но при случае спроси его сам.

Ясно-понятно. Кто задает глупые вопросы, тот получает глупые ответы. В общем, беседа получилась занятной и Боси охотно травил байки, в полголоса, но при этом информативной ее назвать было сложно.

Халявили на судне только мы с альбиносом, все остальные занимались делом. Морские просторы были далеко, мы шли всего в сотне метров от берега, и это была вовсе не развлекательная прогулка. Тощий отбивал ритм, гребцы, понятно дело, гребли, десятник всматривался в ночную тьму, с помощью какого-то магического аналога подзорной трубы. Поковыряться мне в нем не дали, да я и не напрашивался, но рассмотреть успел. Артефакт выглядел как монокль с черным стеклом, и, самое интересное, что он позволял рассмотреть происходящее на берегу даже ночью.

Шли на веслах до самого рассвета, затем капитан объявил «привал» и мы скоро причалили к берегу. Я думал, моряки будут себя вести, как на пирсе Босана, но на этот раз они действовали как военное подразделение: пятеро ушли в разведку и только по их возвращению, десятник разрешил высадку. Матросы засуетились, собирая дрова для костра. Каждый знал свое дело, лишь мы с альбиносом стояли на берегу и ковырялись в носу.

— Герех… — вдруг резко всполошился альбинос, но его перебил неожиданно оказавшийся рядом десятник Косут с совсем не идущим этому серьезному дядьке прозвищем Торопыга.

— Ну, рассказывай, — спросил он.

— Чего? — слега затупил я.

— Говорю, неужели за голову этого гоблина так хорошо платят, что ты заплатил Четырехпалому звонкой монетой? — с улыбкой на губах и холодком в глазах спросил десятник.

— Так интересно? — ощерился я.