Вот всё. Когда его не будет, и в Верколу слабее потянет».
14 августа, на следующий день после получения печального известия, Фёдор Абрамов, не планировавший в этот год посещения Пинеги, заторопился на родину. До Архангельска самолётом, а до Верколы речной дорогой.
По воспоминаниям племянника писателя – Владимира, сына брата Михаила, Абрамов, искренне любивший старшего брата, во время траурной процессии попросил мужиков не ставить гроб с телом брата-отца на извоз, а пронести от дома до погоста на полотенцах, отдав тем самым знак особого уважения усопшему.
Эти скорбные полмесяца – Абрамов покинет Верколу лишь в начале сентября – дадут писателю ещё и дни глубокого осмысления намечавшейся повести-очерка «Вокруг да около», которую он решит посвятить памяти брата-отца и публикация которой, уже через год, вновь напомнит всем того бескомпромиссного, ершистого в своей жгучей правде о людях колхозной деревни Фёдора Абрамова, каким он сошёл к читателям со страниц апрельского номера «Нового мира» 1954 года.
Записи, черновые наброски повести-очерка и постоянные думы об ушедшем в иной мир брате и об оставшейся без кормильца его вдове Анне. Их младшим детям – Вовке с Надей, которым не исполнилось ещё и десяти лет, Фёдор Абрамов отныне станет дядькой-отцом.
Конечно, схоронив Михаила, Фёдор Абрамов хорошо понимал, что отныне забота о семье брата вновь, и теперь уже в полную меру, ляжет на его плечи. Понимал и принимал это как должное. Да и иначе поступить он бы просто не смог. В свои 40 «с хвостиком» лет, уже как следует познав жизнь во всех «оттенках», он хорошо понимал, сколь тяжко остаться в детские годы без отца. А как овдовевшей Анне, работающей в колхозе за трудодни, не получающей за свой труд ни гроша, теперь без помощи мужа поднимать детей, кормить, одевать, учить? Как одной, при помощи лишь неокрепших детских рук справляться по хозяйству – носить воду, колоть дрова, управляться со скотиной? Как пережить зиму, студёные месяцы которой на Пинеге годом кажутся?
И потекли Фёдору Абрамову после его отъезда в Ленинград простенькие, коротенькие, порой наполненные детскими горючими слезами письма, в которых, как в зеркале, отражалось всё, чем жила семья покойного брата: каждая мелочь, каждая кроха и то, что городскому жителю могло вовсе показаться в диковинку, для деревенского жителя было обыденной необходимостью.
Как правило, все эти письма начинались одинаково – «Привет из Верколы», с обязательным указанием в конце о том, кто писал и во сколько. Писали по-особому, с пинежским акцентом. Чаще всего за написание письма по поручению матери усаживалась Надя, выводя на тетрадном листе ещё нетвёрдым, но уверенным почерком по-детски наивный текст, в котором густо излагались сведения о нехитром житье-бытье, о радости от полученной посылки, о постоянной нужде и нехватке денег, о делах школьных, с обязательным вкраплением деревенских, самых важных новостей – кто женился и кто помер, о дорожной распуте, да и обо всём том, что показалось весьма необходимым и заслуживающим внимания. И почти в каждом письме ничем не восполнимая тоска об ушедшем отце.
Вот они, выдержки из тех самых писем, в которых не забывалось и ответное, сердечное слово «дяде Феде» за доброту и заботу (орфография и пунктуация сохранены):
«…Дядя Федя сено из Преслой. Но корова не ест. Мама купила 500 кг сена да Валя за отпуск получил дак купил 300 кг сена. Дверку сейчас будем кормить а вперёд видно будет. Так живём пока хорошо но без папы пусто. И всё скучаем о папе.
Писано 30 декабря 1961 года. Писала
«…Дядя Федя мы от вас получили 20 рублей денег Большое спасибо дядя Федя и тётя Люся что, нас незабываете…
Писано 16 февраля 1963 года»;
«…Дорогой дядя Федя пошли нам денег пожалуйста. Мама хочет купить комод и поэтому пошли пожалуйста денег…
24 января…
«…У нас корова Дверка не доит. Живём всё также, но без молока суховато… Молоко на завод не носим, так живём без денег… дядя Федя пошли нам сколько нибудь денег…»;
«У нас в избе очень холодно, без печки не обойтись…»;
«…Дядя Федя мы твою посылку получили с валенками, белые валенки я ношу, а серые никто не носит. Вове большие так на другую зиму. Дядя Федя мы купили валенки Вове 23 номер, а мне 22 номер. Мама то говорит, что папы нету, платить некому, в двоих валенках доле проходите…»;
«…Мы получаем 19 рублей за папу. Но только всё скучаем об папе».
И совсем не о детских заботах, а о своих трудовых буднях писал в своих письмах любимому дядьке одиннадцатилетний племянник Вовка. Из письма от 27 февраля 1963 года: