Твардовский оказался умным, самобытным человеком с живым умом. Это личность! Самая яркая личность в писательском мире. Он самородок – и это чувствуется в его языке – ярком, народном, с необычайными сравнениями и образами.
Говорили мы, естественно, о “Новом мире”, о моей статье…
– Кстати, Вы знаете, какая история была с очерком Овечкина? Он со своим очерком везде толкался, в том числе и в “Правду”, – и всюду отказывались, как от чумы. И вот уже перед тем, как взять верёвку и идти в сарай, он без всякой надежды на успех, что называется, для очистки совести, постучался к нам.
Потом он в шутку заметил, способен ли я защищать свою статью, не сдамся ли на милость проработчикам.
– Нет, – ответил я. – На чём стою, на том и стоять буду.
Это, видимо, понравилось Твардовскому…
На факультете удивляются. Хотели увидеть меня удручённым, с опущенной головой. А я держусь так, как будто всё в порядке».
Но «проработчики» оказались сильнее Абрамова.
Твардовский, спрашивая Абрамова, способен ли тот защищать свою статью, не зря задавал этот вопрос. Критика в адрес статьи «Люди колхозной деревни…» и её автора не остывала, а лишь увеличивала обороты. Его, не члена Союза советских писателей, лишь с одной, но слишком резонансной статьёй вызывали в писательский секретариат, заочно «трясли» на совещаниях писательских организаций Москвы и Ленинграда, обсуждали на университетских заседаниях… и даже на заседании ЦК КПСС, всячески, как только могли, насколько позволяла атмосфера общества, обвиняли в очернении советской литературы.
На пленарных заседаниях Ленинградского городского и областного комитетов партии статья Фёдора Абрамова была подвергнута жёсткой критике. В университет было отправлено письмо о немедленном рассмотрении на партгруппе филфака «действий» Абрамова в отношении советской литературы.
И во всей этой очернительской возне вокруг его имени Фёдору Абрамову, как человеку не равнодушному к личности и творчеству Михаила Шолохова, очень хотелось услышать его мнение в отношении статьи. Ведь Шолохов был членом редсовета журнала, а значит, должен быть осведомлён о её публикации. Без всякого сомнения, и именно так считал Абрамов, мнение писателя такого уровня было очень знаковым во всей этой круговерти критики. Но Шолохов молчал.
«Один Шолохов по-прежнему в стороне, даже не заходит в редакцию… Что это за человек? Чем он занимается? “Поднятая целина” – 2-я книга не удалась. Отрывки, которые печатались в “Огоньке”, не произвели на меня впечатления.
В Москве меня хотела Светлана (по всей видимости, Светлана Шолохова, дочь писателя. –
А вот здесь непременно напрашивается вопрос: откуда Абрамов мог знать, читал или нет Шолохов статью «Люди колхозной деревни…», хотя бы как член редсовета «Нового мира»? Значит, Светлана всё же спрашивала об этом отца, и Шолохов, ответив отрицательно, возможно, уклонился от встречи с Абрамовым. Конечно, это предположение, но и отрицать его весьма сложно. Забегая вперёд скажем, что Абрамов и Шолохов, оба, будучи известными писателями, членами правления Союза писателей СССР, делегатами различных писательских съездов, никогда не встречались с глазу на глаз и вообще не контактировали. По крайней мере ни в записях Шолохова, ни в архиве Абрамова сведений, указывающих на данные обстоятельства, нет.
10 июня 1954 года на партийном заседании Московской городской организации Союза писателей Алексей Александрович Сурков, поэт, «маршал от литературы», первый секретарь Союза писателей СССР, от лица руководства организации громил «Новый мир», высказавшись резкой критикой в адрес Абрамова и Лифшица. Стенограмма того заседания сохранила для нас текст того выступления. «Их статьи, – говорил Сурков, – систематическая атака на многолетний плодотворный опыт советской литературы, освещённый политикой партии в области литературы. Это атака на основополагающие фундаментальные положения метода социалистического реализма». Вослед за критикой Абрамова и Лифшица из уст Суркова тотчас посыпались отточенные обвинения в адрес новомирцев – Дементьева, Сац и, конечно же, Твардовского, проявившего «идейную незрелость», «игнорирующего критику этой статьи и линии журнала», в чём «сказывается и его зазнайство».
Что могло ждать Фёдора Абрамова, скажи свою речь Сурков двумя-тремя годами раньше? Страшно подумать! 58-я, «расстрельная» статья УК РСФСР фактически «дышала» ему в спину. А вообще поразительно, как Абрамов, уже крепко проявивший себя к 1950 году как молодой учёный и активист-общественник, не загремел в связи с «ленинградским делом», одним из главных фигурантов которого был бывший ректор Ленинградского университета Александр Вознесенский, благодаря которому Абрамов возвратился из контрразведки в стены этого вуза. Напомним, что Вознесенского расстреляли по обвинению в рамках этого дела.
И ещё, если бы в результате критики Фёдора Абрамова, вызванной новомирской статьёй, ему вменили службу в Смерше под началом Рюмина, судебный процесс над которым шёл в Верховном суде СССР как раз в начале июня 1954-го, то судьба будущего автора «Пряслиных» была бы весьма печальна. Но этого не случилось, и «Люди колхозной деревни…», к счастью, не были «увязаны» со службой Абрамова в контрразведке. Ему и в этот раз несказанно повезло.
Вослед за партийным собранием в Московской писательской организации, аналогичное состоялось и в Ленинградском писательском отделении в присутствии специально приехавшего из столицы Константина Симонова. Без критики статьи Абрамова не обошлось и здесь.
И что Абрамов?! Он по-прежнему, помня о разговореим, ждал поддержки от «Нового мира». 16 июня Абрамов сообщит Дементьеву по телефону, что через два дня намечается заседание партийной группы кафедры советской литературы филфака университета, на котором будет обсуждаться его статья. Что на это мог ответить Александр Григорьевич? В отношении «Нового мира» «заваривалось» дело покруче, – Твардовского вызвали на ближайшее заседание ЦК КПСС.
Фёдор Абрамов остался один на поле битвы за свою правду о «людях колхозной деревни».