От звука выстрелов прислуга попятилась. Хозяин дома вздрогнул.

– Алексей Иванович, по-моему, уже нет ваших собачек.

Четыре пули в клочья изорвали картину в том месте, где были четвероногие друзья охотников.

– Я же говорил, батюшка, – тихо раздалось в мертвой тишине.

– Дыма-то без малого и нетути! – удивленно сказал один из слуг.

– Пшли отселя! – тихо проговорил Половцев-старший.

– Продолжим, Алексей Иванович? – спросил Чернышев, когда прислуга вышла.

– Не уразумею я тебя, – надворный советник, успокоившись, не сводил хмурого взгляда с Чернышева. – Ты не мошенник. В тебе другое тесто. Говоришь ты и вродь по нашенски, но чудно как-то. И фузея у тебя завлекательная. Склоняюсь я, что иноземец ты из неведомой мне страны.

– Алексей Иванович, Вы же умный человек. Да ежели такая фузея у какой страны появилась, хоть у Пруссии иль Англии, да неужто в России о ней не слыхивали б? Да с такими фузеями любая армия одни виктории имела.

– Мне Григорий сказывал, будто вещал ты, что Мятлев Василий Алексеевич на Великий пост представится?

– Десятого марта.

– Шестнадцатого я точно узнаю, свершилось, предсказанное тобой, иль кривда твои слова.

– А ежели правдой они будут? Поверите мне? Ведь худое в Петербурге против государыни нашей задумали.

– Крепко думать мне надо. Абы в беду знатную мне не попасть.

„Черт, почти две недели сидеть тут придется. А что делать? Ну, ничего, время у меня есть. Лишь бы подлости какой противу меня это советник не учинил“, – Чернышев поймал себя на мысли, что начал и в мыслях вставлять обороты восемнадцатого века.

– Только… э… токмо противу меня замысливать ничего не надо. Я ведь могу не токмо собак на картинах в клочья изорвать.

– Даю обещание, – тихо ответил надворный советник. – Можете пока веселью придаваться со всем честным народом.

– Какому веселью?

Половцев-старший еще раз пристально посмотрел Александру в глаза:

– Другого ты поля ягода. Очень далекого поля. Как не знать русскому, что на Руси-матушке масленица-то!