В некотором роде Уилл, конечно, спас Мэри Мэй, но это было вовсе не то спасение, на которое они могли бы рассчитывать. Когда мужчины спустились со скалы, Мэри Мэй по-прежнему обнимала брата. Уилл задумался о том, изменила ли смерть Дрю хоть что-нибудь. Был ли он вообще когда-то тем братом, каким его так отчаянно хотела видеть Мэри Мэй? Это чувство тоже было знакомо Уиллу. Он знал: то, что следует за ним под деревьями и вдоль реки, нельзя потрогать или удержать. К нему пришло осознание того, что он бросил дорогих ему людей. Это была вина и надежда. Воспоминания о жизни, которая вовсе могла не принадлежать ему. Он хорошо помнил это чувство. И теперь оно стало знакомо и Мэри Мэй. Он знал, как заблуждения в прошлом способны изменить будущее, и не мог винить девушку. Люди тысячелетия подряд совершали такие ошибки. Надежда для всех была одинаковой. Она толкала к переменам. Люди веками отвергали свое прошлое и очертя голову бросались в будущее.

На краю поляны протяженностью с четверть мили Уилл опустил свою сумку на землю. Со всех сторон это место было огорожено белоснежными березами и густым подлеском предгорий. Он подошел к реке и погрузил фляжку в поток, следя за тем, как пузырьки воздуха поднимаются к поверхности, а затем напился от души. Студеная вода бежала по его подбородку и клочковатой бороде. Пожалуй, он уже наполовину превратился в дикаря, хотя скорее всего был таковым, и когда Лонни пришел к нему с просьбой выследить медведя.

Прежде чем уйти из дома, в котором жил с женой и дочерью, Уилл забрал оттуда кое-какие припасы, и вот теперь он вскрыл банку фасоли открывалкой, позаимствованной там же. Он пробыл там ровно столько, сколько потребовалось, чтобы заполнить сумку, и ушел, не оглянувшись на прощание. Он понимал, что отбросить воспоминания все равно не получится. А вот Мэри Мэй еще только предстояло научиться с этим жить.

Солнце стояло высоко. Уилл сел, прижавшись спиной к рюкзаку и надвинув шляпу на глаза. Он доставал фасоль из банки голыми руками и забрасывал в рот, в то время как его взгляд постоянно следил за пространством в тени деревьев, берегом реки и грядой камней. Кто-то наблюдал за ним из леса. И это был не призрак.

Не делая резких движений, Уилл опустил консервную банку и подтянул винтовку к себе. Он был уверен: то, что охотится за ним, скрывается в кустарнике. Он заметил, как ветки дернулись, как будто там что-то пошевелилось. Охотник поднялся и подошел ближе, двигаясь как можно осторожнее. Он был готов бежать прочь или стрелять, в зависимости от того, что произойдет.

Сначала он заметил бурое пятно. Кустарник вновь шевельнулся, и теперь стал видел мех. Это был гризли, но Уилл не мог определить его размер, зато теперь точно знал, что не один. Ему вспомнился тот огромный медведь, которого он встретил сначала в грозу, а затем на берегу реки.

Возможно, зверь решил продолжить охоту. Охотник понимал, что он никуда не исчез, как не исчезали призраки или воспоминания.

Кустарник вновь зашуршал. Теперь Уилл слышал сопение. Это огромные легкие работали, словно меха, перекачивая воздух. Сбоку треснула ветка, и охотник едва не подпрыгнул, дернув винтовкой на звук. Он не знал, что там. Уилл многих убил в своей жизни – и тех, кто ходил на двух ногах, и тех, у кого их было четыре. Он знал, что всему есть цена. Он был грешником. Он лишь забирал, а отдавал обратно недостаточно.

Он подумал о своей семье, лежащей на городском кладбище. О Мэри Мэй и Джероме. Обо всем округе Хоуп. Он знал, что все, что произошло, было лишь началом, и понимал, что то, что таится во тьме, – будь то гризли или что-то еще – будет терпеливо ждать, пока ему не надоест отводить взгляд. Он сделал еще несколько шагов, протянул руку и отвел ветку в сторону. Впереди ждала тьма. Непостижимая бездна гостеприимно распахнула объятия, предлагая самому посмотреть, что же следовало за ним часы и дни напролет, а быть может, и всю его жизнь.