— Нет, что вы! Какой суд! Вы хотите, чтобы я из суда поехал не домой, а в тюрьму? Чтобы Тиф Тойфель по сто долларов в месяц стал возвращать социалу накопленные мной деньги, я же добавлял к ним остальные, работая на стройках коммунизма?

— Берлина?

— Какую играет роль в данном случае — Берлина или Беломорканала? Суть-то одна.

— Не совсем. На Беломорканал попадали ни в чем не повинные люди. У вас же колода карт — полный состав преступления. Вы на свободе, потому что никто об этом не догадывается. Согласитесь, ситуации разные.

— Мне не до выпендрежа. Разные, одинаковые… Суть одна. Двенадцать лет, как ишак, я вкалываю на это общество. Стараюсь изо всех сил. Работаю по десять часов в сутки и не в силах добиться такого положения, при котором могу жить, не обманывая власть.

— Почему у вас нет гражданства? По немецким законам вы имеете право подать прошение о гражданстве.

— Нет. Вы забыли, что мы имеем от социала деньги. Чтобы получить гражданство, человек не должен сидеть на шее у государства. Исключение сделали только для тех, кто старше шестидесяти.

— Уйдите с социала. Живите на свои полторы тысячи легально.

— Вы думаете, я этого не хочу? Как бы не так! Но моему хозяину невыгодно, он меня не переведет на такую зарплату.

— Почему? Ведь он все равно платит за вас налоги.

— Во-первых, налоги бывают разные. Во-вторых, на мою ставку немцы не претендуют, биржа труда не запрещает дать мне работу. Стоит же увеличить зарплату, вместо меня появятся десять претендентов из немцев, и меня взять будет нельзя. Работать немцы будут вдвое меньше, чем я, получать — вдвое больше. Это ему надо? Мне это надо?

Филипп еще до начала разговора знал, что все придет в этот тупик: «Немцы придумали такие законы, при которых жить невозможно. Ни им самим, ни иммигрантам. Город в долгу как в шелку. Выход на поверхности лежит, стоит наклониться и поднять. Но политикам то ли невдомек, то ли выгодно делать вид, что с безработицей покончить нельзя. Кажется, сними бремя каких-то обязанностей с хозяина при выборе работника, дай Михаилу право искать себе ставку наравне с немцами, и триста долларов, которые доплачивает его семье налогоплательщик, останутся у города в кармане. Таких, как Михаил, половина, не меньше, из всех, кто получает социал. Это сотни миллионов евро. Ведь обеспечение двухсот семидесяти тысяч получателей социального пособия только в прошлом году обошлось столице почти в два миллиарда евро.

Разве дело только в этом? Если бюджет Михаила уменьшится на триста долларов, сможет ли он собрать деньги на открытие собственной практики? Конечно, нет. Ему бы дать ссуду на покупку квартиры, чтобы не платил за съем жилья по пятьсот долларов в месяц. Эти деньги спокойно пошли бы на погашение ссуды и процентов по ней, к старости он бы имел недвижимость. Продав ее, перебрался из Берлина туда, где подешевле. В Бранденбург, например. В старости не сидел бы на шее у государства.

И с частной практикой так же. Под залог недвижимости открыл бы врачебный кабинет, работал на себя. Может, раскрутился бы. Не все сползают на дно. Хотя выплыть очень трудно. Налоги, налоги, налоги… Без послабления для тех, кто открывает новое дело, без надежды на развитие у малого бизнеса. Отсюда долги Берлина. В Штатах бензин стоит тридцать центов за литр, в Европе из-за разных накруток — доллар. Если бы дали инициативным людям возможность себя обеспечивать, для других рабочие места открывать, и волки были бы сыты, и немцы целы…»

Тиф Тойфель оказался юрким человечком лет сорока с лакейскими манерами. Филипп сразу понял его слабинку: боится потерять место. «На это и попробуем взять!»

Еще до встречи с Михаилом Филипп слышал от Кауфмана о родственнике Вадима Наумовича из ювелирки, который берет по десять тысяч в долг под проценты, обещает отдать двенадцать — пятнадцать тысяч, но впоследствии ничего не возвращает. Не скрывается от полиции, не бегает от должников. Живет совершенно легально. В отличие от Михаила и его друзей по несчастью, проблема больших сумм перед ним не стоит. Обобрал человек двадцать, не меньше. Ни разу не сорвался. Деньги делают деньги. «Бизнес» ни разу не дал осечки.

Приходили со своими деньгами к Тифу Тойфелю бедолаги, которые не знали толком немецких законов, не хотели или боялись связываться с полицией. В основном это были старики социальщики, копившие деньги на надгробные памятники, или работающие «по-черному» люди сорока-пятидесяти лет, которые приехали по туристической визе в Германию, да так и застряли в ней нелегалами.

В последнее время у Тифа появилась новая возможность разжиться на чужой беде. В ФРГ появился закон о том, что, продав квартиру в Москве или другом городе СНГ, человек, приехавший на постоянное жительство в Германию, должен предъявить в финансовое управление данные об этом, чтобы он не претендовал на помощь государства, пока не проест или не пропьет вырученную за квартиру сумму.

Только освободившись от последней копейки, которую нажил человек двадцатилетним или тридцатилетним трудом в СНГ и которая, по логике вещей, должна была служить его единственной опорой в старости, старости, не обеспеченной в ФРГ ни трудовой пенсией, ни каким-либо доходом, только после этого человек получал право подавать заявление с просьбой о социальной помощи.

Более страшную вещь, чем лишить старика всего, что ему удалось заработать за всю трудовую жизнь, да еще в условиях СНГ, трудно придумать. Тем не менее такой закон появился. Ударил в первую очередь по еврейским иммигрантам: немцы, приехавшие из СНГ, по-прежнему имели право на гражданство, зачет трудового стажа и трудовые пенсии, заработанные в СНГ. Многим к тому же давали подъемные тысяч по десять на приобретение дома.