XXXIX. Кто ты, хвастающий своей праздной жизнью, самодовольно выставляющий напоказ свои блестящие, украшенные золотом экипажи, свои вышитые подушки и комфорт, при котором удобно сложить руки и спать. Оглянись наверх, вниз, обратно, вперед или вокруг себя. Заметил ли ты где-либо – только в кругу людного света – праздного героя, святого, Бога или хотя бы дьявола? Ничего подобного. На небе, на земле, в воде, под землею нет тебе подобного. Ты – изолированная фигура в мире. Только присущая людному свету в этом странном столетии и даже только полустолетии! Есть на свете чудовище – это лентяй. Что составляет его «религию»? Что природа – это призрак, где хитрость, нищенство и воровство иногда находят хорошее содержание, что Бог – ложь, и что человек и его жизнь – ложь.

XL. Овцы по трем причинам ходят вместе: во-первых, оттого, что они любят общественность и охотно бегут вместе; во-вторых, благодаря своей трусости, потому что они боятся оставаться одни; в-третьих, потому что большинство из них, по пословице, близоруки и не умеют сами выбирать дорогу. Действительно, овцы почти ничего не видят и не заметили бы в небесном свете и в луженой жестяной посуде ничего иного, кроме невероятного блеска ослепления.

Как похожи на них во всех этих отношениях принадлежащие к человеческой породе сочлены их! И люди, как указано выше, общественны и охотно ходят стадами; во-вторых, и они трусливы и неохотно остаются одни; и в-третьих, и прежде всего, они близоруки почти до слепоты.

XLI. Но разве так мало людей-мыслителей? Да, милый читатель, очень мало думающих: в том-то и дело! Один из тысячи имеет, может быть, наклонность к мышлению. А остальные занимаются лишь пассивным мечтанием, повторением слышанного и активным фразерством. Глазами, которыми люди озираются вокруг себя, только немногие могут видеть. Таким образом, свет стал запутанной ужасной мельницей, и задача каждого человека запуталась в задачу его соседа и тянет ее с рельс, а дух слепоты, фальши и разрозненности, который правильно называют дьяволом, постоянно является среди нас и даже надеется (если бы не было оппозиции, которая благодаря Богу также присутствует) взять верх.

XLII. Как мало человек знает самого себя! Эзоповская муха сидела на колесе экипажа и кричала: «Какую я пыль подымаю!» Одетые в пурпур властелины со скипетрами и роскошными регалиями часто управляются со своими камердинерами, капризами своих жен и детей; или, в конституционных странах – статьями редакторов газет. Не говори: я то или другое, я делаю то или другое. Этого ты не знаешь: ты только знаешь название, под которым оно теперь идет.

XLIII. Неисчислимы обманы и фокусы привычки. Самый же ловкий из них, может быть, тот, который нас убеждает в том, что чудо перестает быть чудом, если только повторяется. Это способ, которым мы живем. Так как человек должен работать так же, как и удивляться. И в этом отношении привычка служит ему хорошей няней, которая ведет его к его же настоящей пользе. Но, это – нежная, глупая няня. Или, скорее, мы – фальшивые, глупые питомцы, если мы в часы покоя и дум продолжаем обманывать себя на этот счет. Смотреть ли мне с тупым хладнокровием на вещь, достойную удивления потому, что я ее видел два раза или двести раз или два миллиона раз? Ни в природе, ни в искусстве нет основания, по которому это следовало бы сделать. Если я в действительности не рабочая машина, для которой Божий дар мысли не что иное как земной дар пара для паровой машины – сила, при помощи которой можно ткать бумажные изделия и зарабатывать деньги и стоимость денег.

XLIV. Удивительно, как существа, принадлежащие к роду человеческому, закрывают глаза на самую ясную действительность и вследствие вялости, забвения и тупоумия живут очень уютно среди чудес и страшилищ. На деле же человек есть и был всегда глупым и ленивым. И гораздо более склонным чувствовать как варить пищу, чем думать и размышлять. Предубеждение, которое он будто ненавидит – его абсолютный законодатель. Привычка и лень водят его всюду за нос. Пусть два раза повторится восход солнца, сотворение мира – и это перестанет быть чудом или замечательным явлением.

XLV. Может ли быть нечто удивительнее настоящего действительного духа? Англичанин Джонсон всю жизнь мечтал о том, чтобы таковую увидеть, и не мог. Несмотря на то, что ходил в Кок-Лэн и оттуда в церковные склепы, где стучал по гробам. Безумный доктор! Разве он никогда не смотрел духовным оком, точно так же, как и телесным, вокруг себя, на полный поток человеческой жизни, которую он так любил? Смотрел ли он когда-нибудь и на то, что было внутри его самого? Славный доктор ведь сам был духом. Такой настоящий, действительный дух, какого только могло желать его сердце. И почти миллион других духов бродило возле него по улицам. Еще раз повторяю: «Исключите иллюзию времени, скомкайте эти шестьдесят лет в шесть минут – что иное был он, что иное мы сами? Не духи ли мы, сформированные в одно тело, в одно явление, и не исчезающие в воздух невидимыми?» Это не метафора, а обыкновенная научная действительность. Мы происходим из ничего, принимаем известный образ и становимся явлениями.

XLVL Причудливое представление, какое мы имеем о счастье, приблизительно следующее: благодаря известным оценкам и по расчетам, составленным по собственному масштабу, мы приходим к известному среднему земному жребию, о котором мы думаем, что он принадлежит нам по праву от природы. Эта, как бы простая плата нашего вознаграждения, наших заслуг не требует ни благодарности, ни жалоб. Только случайный плюс мы принимаем за счастье, каждый же дефицит – за горе. Представим себе, что мы сами станем производить оценку своих заслуг. А какая масса самолюбия в каждом из нас! Тогда надо только удивляться, как часто чаша весов наклоняется в противоположную сторону, и иной дурак восклицает: «Посмотри-ка, какая плата. Случалось ли когда-нибудь такому достойному человеку, как я, видеть что-либо подобное?» Я говорю тебе, дурак, причина лежит исключительно только в твоей пустоте, в заслугах, которые ты только воображаешь, что имеешь. Представь себе, что ты заслуживаешь, чтобы тебя повесили (что, вернее всего, правда), а ты считаешь за счастье, если тебя только расстреляют. Представь себе, что ты заслуживаешь быть повешенным на заволоке, и для тебя будет блаженством умереть на конопле. Поэтому претензии, какие ты предъявляешь к счастью, должны равняться нулю: свет под твоими ногами. Правильно писал умнейший в наше время: «Жизнь начинается только отречением».

XLVII. Счастье, в котором ищут цель своего бытия – очень неблагородная мелкая теория. В сущности говоря, если мы правильно сосчитаем, она существуют на свете еще неполных двести лет. Единственное счастье, о котором человек когда-либо много спрашивал, была степень счастья, позволявшая ему делать свою работу. Не «я не могу есть!», а «я не могу работать» было наиболее частою жалобой среди мудрых людей. В сущности говоря, это-таки единственное несчастье человека, когда он не может работать. Когда он не может исполнить своего назначения, как человек. Смотрите, день быстро проходит, наша жизнь скоро проходит и наступает ночь, в которой никто не может действовать.

XLVIII. В человеке есть нечто выше любви к счастью. Он может обойтись без счастья и взамен него найти блаженство для того, чтобы проповедовать это самое высшее. Разве ученые, мученики, поэты и священники не говорили и не страдали во все века и разве они не представляли доказательства – в жизни и смерти – в «божественном», которое есть в человеке, и в том, что он только в «божественном» обладает силою и свободой? И это Богом вдохновенное учение тебе также проповедуется, и тебя также преследуют различные милосердные соблазны, пока ты не почувствуешь и не научишься сокрушению! Благодари судьбу свою за то и переноси с благодарностью остальное. Это самое высшее должно было быть уничтожено в тебе. Благодаря благотворным пароксизмам лихорадки жизнь прекращает глубоко-лежащую хроническую болезнь и торжествует над смертью. Бушующие волны времени не поглощают тебя, а поднимают в лазурь вечности. Не люби удовольствия, а люби Бога. Вот вечное, в котором разрешаются все противоречия, и каждому, кто по этому пути идет и действует, становится хорошо.

XLIX. Всякая работа – даже пряжа бумаги – благородна. Только работа благородна. Повторяю и утверждаю это еще раз. И, таким образом, всякое достоинство – трудно. Жизни покоя и удобства нет ни для человека, ни для Бога. Жизнь всех богов представляется нам возвышенной грустью – усердием бесконечной борьбы против бесконечного труда. Наша наивысшая религия называется «поклонение страданию». Для человеческого сына не существует хорошо или даже скверно ношенной короны, которая не была бы терновым венцом.

Вещи эти когда-то были очень хорошо известны в сказанных словах, или, еще лучше, в прочувствованном инстинкте, живущем в каждом сердце. Разве все горе, весь атеизм, как я это называю, человеческих поступков и деяний настоящего поколения в той невыразимой жизненной философии, не кажется претензией, как люди это называют, «быть счастливыми». Самый жалкий бедняк, который бродит в образе человека, преисполнен мыслью, что он, согласно всем человеческим и божеским законам, имеет право быть «счастливым». Его желания – желания несчастнейшего бедняка – должны быть исполнены. Его дни – дни несчастнейшего бедняка – должны протекать в мягком течении наслаждения. Но это невозможно даже для самих богов. Фальшивые пророки проповедуют нам: «Ты должен быть счастлив; ты должен любить приятные вещи и найти их». И вот народ кричит: «Отчего мы не нашли приятных вещей?»

L. Какая разница в том, счастлив ли ты или нет? Сегодня так скоро становится вчера. Все «завтра» становятся «вчера», и тогда нет вопроса о «счастье», а выступает совсем иной вопрос. Да, в тебе остается такое священное сострадание к самому себе, по крайней мере, что даже твои печали, раз они перешли во «вчера», становятся для тебя радостью. Сверх того, ты не знаешь, какое Божие благословение и какая необходимая, целебная сила пребывала в них. Ты поймешь это лишь спустя много дней, когда станешь умнее!

LI. Если благородный дух украшается в десять раз больше победой и счастьем, потому что он попадает в одинаково лучезарную, свойственную и пристойную ему стихию, то неблагородный благодаря этому становится в десять и в сто раз более некрасивым и несчастным. Все пороки и слабости, которыми обладал человек, представляются нам в поднявшемся человеке, точно в солнечном микроскопе – увеличенными до страшного искажения.

LII. Да, человеческая природа настолько превратна, – это уже издавна нашли – насколько превышающее обыкновенную меру счастье опаснее, нежели меньшее. И на сто человек, способных перенести несчастье, едва найдется один, способный перенести счастье.

LIII. Для духов как Новалис – земные блага отнюдь не бывают сладкими и полными, и они со временем проповедуют большую необходимость отречения. Только благодаря этому, как заметил мудрый человек, настоящее вступление в жизнь должно считаться начатым. Облагораживающие влияния несбывшихся надежд и любви (которые в этом мире всегда остаются безродными) не зависит также от достоинства и от любезности своих предметов, но от качества сердца, лелеявшего их и умевшего приобрести тихую мудрость из такого мучительного разочарования.

LIV. Когда человек несчастен, что он должен делать? Должен ли он жаловаться на того или иного человека, на ту или иную вещь? Должен ли он наполнять мир и улицы жалобами?

Безусловно, нет. И даже наоборот. Все моралисты советуют ему не жаловаться на какого-либо человека или предмет, а только на себя самого. Он должен узнать правду: когда он несчастен – это значит он раньше был неумным. Если бы он следовал верно природе и ее законам, то всегда верная своим законам природа предоставила бы ему плоды, рост и блаженство. Но он следовал другим законам – не законам природы – и природа оставляет его беспомощным (так как терпение ее уже исчерпано), и отвечает ему с очень убедительной важностью: «Нет! Не на этом пути, сын мой, а на ином найдешь ты здоровье. Это же, как ты сам замечаешь, путь к болезни. Оставь его!»

LV. Политические теории существовали всегда и будут всегда существовать во времена упадка. Пусть они в своем роде составляют явления природы, которая не делает ничего напрасного. Пусть будут они шагами на ее пути. Нет теории надежнее того, что все теории, как бы они ни были серьезно и тщательно разработаны, должны быть, по своим свойствам, несовершенны, сомнительны и даже неверны. Ты должен знать, что Вселенная, само собой разумеется, бесконечна. Не пробуй проглотить ее ради твоего логического желудка. Радуйся, если ты – тем что прислан сюда – мешаешь ему проглотить тебя. Многозначителен успех в том, что новое молодое поколение заменило страстную веру в Евангелие от Руссо исповедованием скептицизма: «Во что я должен верить».